Одиночка
Шрифт:
— И за день до этого?
— Три дня подряд, — Мачек пожал плечами. — Я думал, мы все сделали.
— Все вы сделали, герр Мачек. Но кажется, возникло небольшое несоответствие между тем, сколько человек прибыло на грузовике из Бжезинки и попало на территорию лагеря, и тем, сколько человек покинуло его в конце дня. Мы насчитали тридцать одного, а на выходе каким-то образом было только тридцать. Я думаю, здесь какая-то ошибка.
— Тридцать? Хм… — Подрядчик погладил бороду. — Я почти уверен, что так и было. Я всегда тщательно все считаю. К тому же это не совсем то место, где захочется остаться, если вы меня понимаете.
Из
— Что именно вы хотите этим сказать, герр Мачек? — лагеркоммандант посмотрел на подрядчика с холодной улыбкой.
— Не хочу никого обидеть, — подрядчик пожал плечами, — но ведь…
— Да я пошутил, герр Мачек. Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду. По правде, мы тоже так подумали сначала. Зачем кому-то нужно, чтобы его забыли в лагере? Но потом мы обнаружили вот это. — Лагеркоммандант поднялся, снял висевший на крючке коричневый пиджак и бросил его подрядчику на колени. — В контейнере для строительного мусора. В непосредственной близости от того места, где трудилась ваша бригада. Может, вы вспомните, кто в тот день был одет в этот пиджак? Насколько я помню, во вторник было не так уж тепло. Я могу себе представить, что днем кто-то скинул его, разгорячившись от работы. Но мы-то нашли его на дне контейнера, под тряпьем и ведрами… И сопоставили это с тем пропавшим человеком, который никогда не существовал, как вы говорите. Тридцать первым номером. Вы же в курсе — мы, немцы, любим точность. Есть какие-нибудь соображения, герр Мачек? Чисто для протокола… — Лагеркоммандант не сводил с подрядчика глаз.
Мачек почувствовал, как пот стекает по шее, и скомкал кепку.
— Ну, это мог быть кто угодно, — пожал он плечами. — Я точно не могу сказать, — в его голосе зазвучали нотки беспокойства.
— Может быть, мы попробуем простимулировать вашу память? Что, если мы предложим вам расширенный контракт на одной из наших строительных площадок? В наше время стабильная работа — большая редкость.
— Так и есть, — согласился подрядчик. — Я почту за честь получить такой контракт. Но факт остается фактом: я не знаю, о ком идет речь, — и поляк попытался вернуть пиджак. — Извините, но если это все, — он посмотрел на часы, — меня ждет бригада и…
— Итак, мы считаем, что в вашей бригаде был тридцать один человек… — эсэсовец пододвинул стул и сел прямо напротив подрядчика, глядя ему в глаза. В руке у него был маленький хлыст. — А вот вы говорите, что их было тридцать. Но знаете, что я лично думаю? — Он поднял вверх палец. — Я думаю, что этот пиджак принадлежит тому человеку, которого мы недосчитались. Так что, при всем уважении к вашей бригаде, — его взгляд из дружелюбного сделался ледяным, — боюсь, все не так просто, герр Мачек, и будет таковым до тех пор, пока мы не выясним, кто такой этот пропавший.
Подрядчик громко выдохнул. Он посмотрел на замначальника лагеря и почесал бороду. Франке видел: поляк понял, что вляпался, и судорожно соображает, как бы не увязнуть окончательно.
— Может быть, пока вы раздумываете, нам стоит оставить вас здесь — прямо с этой минуты, герр Мачек? Мы можем это устроить. Хотя я не могу гарантировать, что ваше пребывание здесь будет долгим, — лагеркоммандант не спускал с него глаз. — Вы понимаете меня, герр Мачек?
Подрядчик с шумом вдохнул и глянул на Франке, не проронившего ни слова. Уже одно присутствие в комнате офицера Абвера с боевыми орлами на груди выбивало из колеи.
Потом Мачек посмотрел на Акерманна.
— Мой двоюродный брат, — сглотнув, подрядчик подобрал пиджак. — Он сказал, что парень приехал в гости. Клялся, что он хороший работник. Я помню, как он ушел в сортир в конце дня, и больше я его не видел.
— Опишите его, — вмешался Франке, бросив взгляд на Акерманна. Признание вывело его из задумчивости.
— Среднего роста. Смуглый, довольно худой, — перечислил Мачек. — Да таких полным полно вокруг. Работать ни хрена не умеет, вот что я вам скажу.
— Он говорил по-польски? — Франке встал перед Мачеком.
— Да.
— Как на родном? Или как иностранец, выучивший язык?
— Да он все больше помалкивал, — ответил подрядчик. — Но из того, что я слышал, говорил он прилично.
— Так, а ваш двоюродный брат? — вступил Акерманн, постукивая хлыстиком об руку. — Его имя?
Мачек беспокойно засопел.
— Я вас спрашиваю, герр Мачек. Так или иначе мы это все равно выясним. Даже если нам придется привести сюда всю вашу гребаную бригаду и пригрозить прострелить им колени. Так вам будет проще, герр Мачек? Трудновато будет делать карьеру в вашей профессии с простреленной коленкой, не так ли?
Подрядчик посмотрел на них и сглотнул. Упрямство в его глазах потухло. Он пытался. Сделал все, что мог. Что тут еще можно было сделать? Он не собирался по-дожить ради него свою жизнь. Надо выживать, война идет. А у него жена и две дочери.
— Юзеф, — выдавил он, проведя рукой по лицу. — Важинский. Пекарь из Бжезинки.
— Из Бжезинки, — повторил Акерманн.
Мачек угрюмо кивнул.
— Арестуйте его, — потребовал полковник из разведки, обращаясь к Акерманну. — Немедленно.
Мачек знал Юзефа всю жизнь, сколько себя помнил. Юзеф испек торт ему на свадьбу, трехслойный, со сладким пралине и ванильной глазурью. Они не расходились и плясали до утра. Каждый год на день Святого Станислава они с Мирой приносили булочки и фруктовые пирожные.
Мачек понимал, что только что подписал своему двоюродному брату смертный приговор.
Глава 52
Перед тем как началась дневная смена и все обитатели барака разошлись по рабочим местам, Блюм успел погрызть высохшую хлебную корку и похлебать жидкой баланды.
Он мог размышлять над этой дилеммой весь день, но от этого решение не изменится. Он только потратит время. А время было дорого. Несмотря на важность миссии, с которой он сюда прибыл, возникло нечто, не менее важное для него самого.
Что-то, что не давало ему покоя.
Нет большей трагедии для человека, чем боязнь принятия правильного решения. Ведь так говорит об этом Талмуд? Утратить твердость убеждений, зная, как поступать должно, означает потерять свет. Тот же выбор, который он наблюдал здесь, в лагере. Это спасет жизни или отнимет их? Иногда не это было главным. Он понимал, какому риску подвергнет всю операцию. Он дал слово Строссу. Президенту Рузвельту. Этим он поставит под угрозу срыва выполнение миссии — со всеми вытекающими последствиями. Он подведет тех, чьи жизни зависели от его успеха. Но он мог только сожалеть об этом.