Одиночка
Шрифт:
— Да здравствует новый день, час справедливости пробил… — слова зазвучали в голове Блюма, — Приди на помощь к несчастным…
Бетховен, гордость всех немцев. Но кто бы ни выбрал это произведение, оно звучало как пощечина тем силам, которые правили здесь бал.
Блюм подошел поближе. Оркестранты сидели на небольшом возвышении. Охраны рядом не было. Он присмотрелся к девушке, игравшей на кларнете. Худая, с наголо обритой головой, она играла словно призрак, с решимостью и страстью, не поднимая взгляда от земли. И очень выделялась
Как будто бы в ней еще сохранилась искра надежды, которая находила выход в музыке. Даже в самом безнадежном месте на земле.
Мелодия, такая волнующая и знакомая, манила его, и он с нежностью вспомнил, какая это радость — наслаждаться прекрасным исполнением. Никто не остановил его. Все были слишком поглощены едой. Натан подошел и встал в нескольких метрах от музыкантов. Не отрываясь, глядел он на девушку. Ее пальцы бегали по клапанам. Она играла так чисто. И это чувство… Эта незабываемая красота, и…
Внезапно внутри у него все оборвалось.
Девушка подняла голову, бледная, обритая, словно в трансе, и уставилась на Блюма.
Она выронила инструмент.
Медленно поднялась, рот полуоткрыт. Лицо оживилось. Их взгляды встретились.
— Ямочки! — прошептал Блюм, не отрываясь от лица, которое он тысячи раз воскрешал в голове.
Ее глаза наполнились слезами.
— Натан, — произнесла она в ответ.
Он не мог сдвинуться с места. Сердце замерло. Радость, неописуемая радость наполнила его душу, пустовавшую последние три года.
Перед ним была его сестра.
Глава 50
В первые секунды Блюм был настолько потрясен, что не мог вымолвить ни слова. Мысль о том, что все это окажется неправдой и растает, как сон, повергла его в ужас.
Но это была явь. Она стояла перед ним, до нее было не более десяти метров. Она звала его по имени. И переживания, которые он глушил в себе все эти годы, заставлявшие его мучиться от чувства вины и горя, нахлынули на него. Он будто бы очутился в бассейне с ледяной водой.
Наконец его отпустило.
— Лиза!
Они бросились на разделявшую их колючую проволоку, сцепили пальцы, задыхаясь, соприкасаясь, не веря в реальность происходящего. Их накрыло волной невыразимой радости.
— Натан? — она смотрела на него широко раскрытыми глазами. — Мне это не снится?
— Нет, не снится, — ответил он. Через дыру в ограждении он сжимал ее ладони, гладил лицо. — Не больше, чем мне.
Только когда он коснулся ее руки, он осознал, что все это происходит на самом деле.
— Лиза, ты жива! — он смотрел в ее удивленно распахнутые глаза и впитывал в себя это невероятное зрелище. На ней было надето изношенное бесформенное платье, все в дырах. Волос не было. Лицо покрыто язвами. Но он никогда не видел ничего более прекрасного. Он пытался сдержать душившие его слезы. — Мне сказали, что ты погибла. Что вас всех убили. — Он схватил ее за руку, сжал ее и не сдержался — слезы радости ручьями полились по щекам.
— Натан, что ты здесь делаешь? Ты же уехал! Нам сказали, что ты в Америке. В безопасности. Как ты мог тут оказаться?
— Лиза, я… — Ему хотелось все ей рассказать. Я вернулся. Я на задании. У меня есть план побега. Сегодня ночью. Но он не мог. Не здесь. Вокруг были охранники. Он посмотрел в сторону лазарета. Там сновали люди — заключенные и охрана. Кто-нибудь мог их подслушать. Внезапно, вопреки здравому смыслу, его осенило: если его сестра здесь, то, может быть, они все спаслись? Что если ему сказали неправду? — Лиза, а есть вероятность, что мама и папа тоже…
— Нет, Натан, — она покачала головой. — Они погибли. Их схватили во время карательной операции, в отместку за смерть немецкого офицера. Их поставили к стенке и расстреляли. Прямо на улице, около нашего дома.
— Да, именно так мне и сказали. Но я слышал, что ты была с ними.
— Мне удалось избежать смерти благодаря тому, что я в это время давала урок дочери пана Опенского. Когда я вернулась, мне даже не дали подойти к дому, чтобы посмотреть на них. Месяц я жила по друзьям, а потом все гетто эвакуировали, и я оказалась здесь.
Он снова пытался сдержать слезы. Его родители были мирными и тихими людьми. Они любили музыку, балет. В них не было ненависти даже по отношению к их мучителям. Значит, то, что он слышал, было правдой. Их тела просто бросили на улице, как трупы бездомных собак. С ними обошлись даже хуже, чем с преступниками.
— Извини, Натан. Я никак не могла тебе сообщить.
— Лиза, я думал, что ты погибла, — глаза Блюма сияли. — Я жил в кошмаре все это время.
— А я считала, что ты в безопасности. В Америке. А ты здесь! — Ее голос прозвучал сердито, осуждающе. — Ты же спасся! Папа так этого хотел. Как ты мог оказаться тут, Натан? Как?
— Быстро, иди сюда, — они отодвинулись подальше от музыкантов, продолжавших играть. — Подойди поближе. Лиза, я не могу все тебе рассказать, — торопливо пробормотал Блюм, — но ты должна мне верить. Я пробуду здесь только до ночи. Ты в женском лагере? Есть лаз через ограждение между лагерями?
— Нет, это невозможно, — она закачала головой. — Но что значит, ты здесь только до ночи? Посмотри на себя, ты же заключенный. О чем ты вообще говоришь, Натан?
Он огляделся, нет ли кого поблизости, кто мог бы подслушать их. Двор практически опустел. Все разошлись по баракам. Охрана вернулась на свои места. Времени у них было мало. В сторону лазарета шла женщина с ворохом простыней.
— Послушай, ты можешь прийти сюда позже? До темноты?
— Сюда?
— В главный лагерь. К часовой башне.