Одна на миллион
Шрифт:
Нужно просто жить.
— Лучше, чем из окна, правда? — спросил Никита.
И я пробормотала, что да.
Мы не покинули крышу сразу после салюта: мне даже не пришлось уговаривать Никиту постоять ещё немного после того, как громыхание утихло, и его сменили радостные крики людей, бродящих по улице или выглядывающих из окон — я просто спросила: “Ведь мы никуда не торопимся?”, а он ответил, что нет.
Температура стремительно падала вниз, — это чувствовал каждый участок моей кожи, не скрытый под одеждой, но мне всё равно было не холодно, потому что Никита продолжал обнимать меня.
Это было странно. Я была уверена, что с земли мы выглядели как пара влюблённых
— Забавно! — протянул он, не глядя на меня, а затем заговорил после небольшой паузы: — Когда я был маленький, у нас был кот. Мы взяли его из приюта, он был уже довольно взрослый, и, знаешь, немного диковатый. То есть, вёл себя как отшельник: на руки не давался, всё время сидел в одиночестве на подоконнике и смотрел в окно, а когда я подходил к нему, то он сразу убегал прочь. Однажды мама открыла форточку, чтобы проветрить мою комнату, и Василий Алексеевич, воспользовавшись случаем, залез на неё. А мы живём на восьмом этаже, и …
— Твоего кота звали Василий Алексеевич? — уточнила я.
— Родители звали его Васей, но, поверь мне, выглядел он как Василий Алексеевич. И, пожалуйста, все вопросы в конце истории, хорошо?
— Хорошо, — со всей серьёзностью согласилась я.
И тогда Никита продолжил, и он рассказал мне о том, как, будучи шестилетним ребёнком, он подумал, что его кот, которому просто захотелось подышать, решил покончить жизнь самоубийством. И он стоял возле окна и около часа распинался перед котом о прелестях жизни, о вкусном корме, и о том, что тот сможет спать на его кровати на самой подушке, если захочет. И это продолжалось до тех пор, пока не пришёл Женя и не стащил кота с форточки.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — рассмеявшись, спросила я.
Никита опустил взгляд на меня и улыбнулся одними губами. Стоя безнадёжно близко к нему, я чувствовала, как живот странно сводит, и я, как довольно неплохой биолог и теоретик, хотела списать это на плохое питание в течение последних двух дней. Хотела. Но не смогла. И, почему—то, сердце неожиданно стало биться чаще.
— Потому что мне хочется. Я, Рита, привык делать то, что мне хочется, не думая о последствиях.
— Не боишься когда—нибудь пострадать из—за этого?
— Нет. — Никита мотнул головой. — Я боюсь проснуться когда—нибудь утром и понять, что упустил возможность.
Во мне вспыхнуло яростное желание поспорить: мне хотелось сказать ему о том, что всегда нужно думать, прежде чем делать, и что за все поступки, даже самые желанные, человек, так или иначе, рано или поздно, будет нести ответственность. Мне хотелось спуститься обратно в класс музыки и наглядно (Господи, да если бы понадобилось, я бы даже диаграмму ему составила!) показать, что в жизни не все вещи держатся на обычном желании, и иногда, если не всегда, прежде чем что—то сделать, нужно взвесить все “за” и “против”. Я даже хотела привести ему какой—нибудь действительно убедительный пример из литературы или кинематографа, но не успела, потому что всё это вдруг перестало иметь смысл, когда Никита Макаров нагнулся ко мне, сокращая и без того минимальное до безобразия расстояние, и поцеловал. Вот так вот просто: продолжая одной рукой обнимать меня за плечи, он обхватил свободной ладонью моё лицо и притянул его к себе. Я не сразу поняла, что произошло, даже тогда, когда его приоткрытые губы коснулись моих. Я просто стояла с выпученными глазами, не имея возможности пошевелиться, словно была парализована.
Поцелуй длился всего пару мгновений, и он совсем не походил на те, которые показывают по телевизору, где любовники страстно облизывают рты друг друга в попытке то ли получить удовольствие, то ли съесть своего партнёра. Это было просто прикосновение губ, настолько детское и невинное, что, наверное, когда тебе семнадцать, это с натягом можно назвать своим первым поцелуем.
Но для меня так оно и было.
Когда Никита отстранился, я ещё несколько секунд не могла дышать, словно все программы внутри меня разом выдали неизвестную ошибку. Никита открыл глаза, и их васильковый цвет на таком близком расстоянии в наступающей темноте приближающейся ночи показался мне ослепляющим. Я прикусила губу, отводя взгляд в сторону.
И тут, кажется, до Никиты словно дошло, что он сделал, потому что он тут же выпустил меня из объятий и сделал шаг назад.
— Прости … Я не должен был, — Никита понизил голос.
А я не знала, что сказать в ответ, и поэтому мне потребовалось около нескольких секунд, чтобы только развернуться на каблуках и двинуться в сторону выхода.
Это выглядело жалко: я, с раскрасневшим лицом, пыхтела и боролась с дверными ставнями, которые никак не хотели подчиняться. Мне хотелось наконец оказаться в кабинете музыки, забрать свою сумку, уйти домой, запереться в своей комнате и представить, что всего этого никогда не было.
— Рита, — голос Никиты раздался где—то совсем близко, и я резко обернулась. Меньше всего мне хотелось, чтобы он жалел меня или пытался остановить или даже просто поговорить. Но Никита лишь обошёл меня, взялся за двери и потянул их на себя, приоткрывая на сколько это было возможно.
Я непонимающе покосилась на него. Он не остановил меня, потому что не хотел, или потому что знал, что я этого не хочу?
Но я не спросила, а он молча опустил глаза вниз. И когда вечерняя прохлада осталась где—то позади вместе с Никитой и ключами, а я оказалась на первом этаже перед кабинетом музыки, где осталась моя сумка, пролетев все лестничные пролёты с бешеной скоростью, цепляясь пальцами за перила, чтобы не слететь, меня охватила паника. Неспособность управлять ситуацией выбивала почву из—под моих ног, и я облокотилась о стену и спустилась по ней на пол, уже не беспокоясь о том, что юбка может помяться. На губах всё ещё чувствовалось чужое присутствие, а перед глазами стояло лицо Никиты, и на мгновение я позволила себе помечтать о том, что, возможно, та девушка, в которую он был влюблён с самого первого класса, это я. Но затем разум взял верх над чувствами — мы просто оказались слишком близко к друг другу в месте, всё было пропитано романтикой; мы просто оказались одиноки вдвоём.
Я тряхнула головой. Дрожащими пальцами я расстегнула две верхние пуговицы на блузке, потому что чувствовала, что в этом большом коридоре слишком мало воздуха, а, может, это всё мои лёгкие, которые до сих пор путают вдохи и выдохи, ведь мозг едва ли понимает, что произошло минутами ранее. Так, в полной прострации, неспособная думать и говорить, я просидела на полу до тех пор, пока не услышала шаги. Их звук, эхом отражающийся от стен, заставил меня вскочить с места и выжидающе уставиться на едва виднеющуюся за поворотом лестницу. Спустя довольно продолжительное время наконец показался Никита. Он шёл медленно, словно его заставляли это делать.
— Я возьму рюкзак и уйду, оставив тебе ключ, — сообщил Никита, останавливаясь в двух шагах от меня. — Если ты не захочешь меня видеть.
Я ничего не ответила, и тогда он прошёл мимо меня, чтобы открыть дверь. Оказавшись внутри кабинета, он подхватил рюкзак за лямку и поднял его, а затем небрежно закинул на одно плечо.
— Я буду в компьютерном классе, — Никита старательно избегал моего взгляда, — До завтра, наверное.
— Стой, — я прикусила губу. Никита замер в дверном проёме спиной ко мне. Его спина казалась мне как никогда сгорбленной, словно груз всего мира лёг на его плечи. — Я слышала, что “Революция” довольно сложная игра.