Одна тень на двоих
Шрифт:
Хоть бы Марта позвонила. Просто так. Он сказал бы ей — привет, Мартышка. И спросил бы о чем-нибудь незначительном.
Ночью она ему приснилась.
И это был такой откровенный, такой неприличный, такой разнузданный сон, что утром Данилов долго маялся в ванной, не зная, как выйдет и станет смотреть в ее утреннее сердитое и свежее лицо.
Никаких таких снов не должно сниться про «старого друга», тем более если этот самый «друг» ждет ребенка вовсе от другого мужчины.
Эскиз на экране мигнул, ушел в небытие, а на его месте
Он посмотрел-посмотрел, а потом стукнул по клавиатуре — прогнал кольца и вернул эскиз.
Зазвонил телефон, и секретарша переключила звонок на него. Он был уверен, что звонит Марта, и внезапно сильно огорчился, когда она сказала, перед тем как он взял трубку:
— Это Корчагин.
Саша звонил из его квартиры. Папка с договорами никак не находилась.
— На столе в гостиной, Саша, — терпеливо сказал Данилов, — прямо на столе.
— На столе ничего нет, — заскулил плохо направляемый Саша, — я стою напротив стола.
— Ничего нет на кухонном столе. Посмотри направо. Там стоит еще один стол. Деревянный. Квадратный. На нем папка. Увидел?
— Увидел, — сказал Саша с облегчением, — сейчас приеду.
— Спасибо, — поблагодарил Данилов. Он всегда благодарил всех и за все.
Марта его за это ругала.
Нужно было работать, а он путался в своих мыслях, как воробей в зарослях бузины на участке в Кратове, где весело и вкусно пахнет шашлыком и наглая ворона боком скачет по древнему шиферу крыши.
Кто мог разгромить дом Тимофея Кольцова? Кто мог написать на стене «Это только начало»? Кто мог прислать записку «Убийца должен быть наказан»?
И — зачем?! Данилов никак не мог понять — зачем? Он был совершенно уверен: если он поймет, зачем это сделали, он поймет, кто это сделал.
Появившийся к двенадцати часам Веник был печально-официально светел и облачен в офисный костюм.
— Привет, — сказал он Данилову, бросил портфель и уселся в кресло, положив ногу на ногу.
В том, как он это сделал, было что-то глубоко американское и очень-очень брокерское. Данилову стало смешно.
— Привет.
Он вынул из ящика стола две пузатые пачки дивного зеленого оттенка, так греющего людские души с тех самых пор, как «за валюту» перестали сажать, и — одна на другую — выложил их перед Веником.
— Спасибо, — солидно сказал тот, — выручил.
Таня Катко за стеклянной перегородкой встала и зачем-то пошла к другому компьютеру. Веник проводил ее глазами — Таня была длинноногой, стройной, и юбка у нее открывала ровно столько, сколько можно, чтобы эротика не перешла в порнографию.
Данилову было наплевать на Танину юбку, но, проследив за взглядом Веника, он решил, что, как начальник-самодур, сегодня же попросит ее выбирать какие-нибудь менее возбуждающие наряды.
— Почему ты мне вчера наврал
— Что, — оторопело переспросил Веник и моргнул, — я тебе наврал?! Ты о чем?
— Где ты был вчера утром, Веник?
Он весь подобрался — Данилов заметил. И даже ногу с ноги снял. И сигарету из пачки так и не вынул. И палец сунул за галстук, как будто тот его душил.
Они в упор смотрели друг на друга — только стол их разделял — и молчали. И чем дольше молчали, тем красноречивее становилось это молчание.
— Зачем тебе знать, где я был вчера утром? — фальшивым голосом начал Веник. Очевидно, ему и самому было понятно, насколько голос фальшив, потому что он откашлялся, быстро отвел глаза и посмотрел снова. За эту секунду он несколько приободрился. — Я вообще не понимаю, что ты ко мне пристал, Данилов! Ты что? Моя мамочка? Или женушка?
— Я не мамочка и не женушка, просто скажи, почему ты мне вчера соврал.
— Я тебе не врал!
— Никакие гости к одиннадцати не приезжали. Твой первый гость приехал после трех. Зачем ты соврал?
— Данилов. — Веник взял себя в руки и решительно пошел в наступление: — Я же не спрашиваю у тебя, где ты был вчера утром!.. Ну, да, да, дома меня не было, ну и что?!
— Где ты был?
— Да не твое дело! На работе ночевал! И отстань от меня!!
— Ты не ночевал на работе.
— Откуда ты знаешь?! Откуда ты, черт побери, все на свете знаешь?! Да что тебе за дело?! Или я перед тобой отчитываться должен?! Ты что, считаешь, что меня купил за свои поганые деньги?! Теперь тебе все можно, да?! Допрашивать меня, следить за мной, контролировать меня, да?!!
За стеклянной перегородкой возникла и пропала длинноногая Таня. Вид у нее был встревоженный. Очевидно, им все было слышно — особенно когда Веник рассвирепел. Данилов терпеть не мог театрализованных представлений.
— Ты, твою мать, что о себе возомнил?! Ты решил, что меня облагодетельствовал, что ли?! Ты чего, забыл, что было пять лет назад?! Молчишь?! А вот я сейчас выйду в коридор и расскажу всем, что тогда было, — как ты после этого станешь свои деньги грести?! Кому ты станешь нужен?! Чего тебе надо, твою мать?!. Сидел бы, помалкивал, по праздникам грехи замаливал, а ты!..
Веник брызгал слюной — так гневался. И глаза налились, и сизая петушиная шейка в вороте рубахи сильно покраснела.
Данилов посмотрел — и отвернулся.
За окном опять шел снег.
Ничего он теперь не добьется. Если станет настаивать, Веник покраснеет еще больше, закричит еще громче, стучать по столу начнет. Его сестра тоже обожала всякие такие представления. Очень ей нравилось чувствовать себя невинно оскорбленной, облыжно обвиненной и глубоко несчастной. Данилов спрашивал ее, почему она пришла в половине первого, а она в ответ плакала и кричала, что он подлец. Подлец и негодяй.