Однажды в Лопушках
Шрифт:
Наверное, он просто знает, что Николаеву позволено куда больше, нежели Бестужеву.
Оленька ему скажет.
Объяснит.
И перед ведьмой… она поморщилась. Надо бы извиниться. Объясниться. Но она, наверное, не настолько еще изменилась, чтобы извиняться, а потому просто уедет.
— Да, — сказала она, убирая трубку в карман джинсов. И от комара отмахнулась, который подлетел к самому уху и теперь звенел в это ухо. Раздражает.
Она огляделась.
И нахмурилась.
Нет, тропка лежала под ногами, но лес вокруг вдруг показался иным. Темный.
Или граб? Нет, граб — это дерево, Оленька помнила… по ботанике с ней занимались отдельно, но без особого успеха. Боги милосердные, сколько лет она убила, пытаясь кому-то что-то доказать.
— Ну уж нет, — сказала Оленька и переступила через бревно. А потом через другое, поросшее не только мхом, но и какими-то рыжими грибами на тонких ножках. — Хватит с меня всего этого…
Она шла по тропинке, и шла, и… и кажется, должна была прийти, но дерева становились все выше, кусты — гуще, а чаща темнее.
Глава 31 Которая повествует о делах времен далеких
Лучше быть хорошим человеком, который ругается матом, чем тихой воспитанной тварью.
Беломир Бестужев обошел меня с одной стороны, потом с другой. И вытянув палец, ткнул им в спину.
— Кого-то ты мне напоминаешь, — сказал он с некоторым сомнением. — Но понять не могу, кого именно.
— Потемкиных? — вот некромант не ходил, а сел себе на ящик и сидел, как приличному человеку положено. Разве что глядел на меня неотрывно, и под взглядом этим я чувствовала себя… Марусей из Лопушков.
— Нет, от Потемкиных тут ровным счетом ничего, — Беломир поскреб ногтем переносицу. — Но с кровью, племянничек, ты хорошо придумал, только передам по своим каналам.
И глянул так, выразительно, прямо трепетно в душе стало, а еще страсть до чего интересно, что за каналы такие.
— И записи мы вместе посмотрим.
Я нахмурилась.
Вот, как чуяла, надо было молчать. И про записи жриц, и про… интересно, украшения остались там, на поляне, или ушли во мхи, как уходили кости и жертвы? И можно ли будет пойти посмотреть? Или то, что позволено детям, взрослым делать уже не стоит?
Спросить у Лики?
Заодно про то, что она в Бестужеве нашла. Вон, и проводить себя позволила, и говорили о чем-то душевно так… небось, её этому, олигарху, точно не понравится.
— Обойдешься, — сказала я решительно и руки в подмышки спрятала. А потом посмотрела на некроманта. — Мы так не договаривались…
— А как договаривались? — влез Бестужев, который кружить не бросил.
Я же поняла, кого он мне напоминает: да Пирата тетушкиного с его привычкою подкрадываться к добыче исподволь. Тоже вот так ходит кругами и поглядывает ласково. Ага.
Нашел птичку.
— Послушайте, милая девушка, — Бестужев вдруг опустился на одно колено, что Николаеву категорически не понравилось. И руку еще мне протянул. Нашел дуру. Я покрепче локти к бокам прижала. И нахмурилась. А этот только знай, усмехается. — Понимаю ваши сомнения, но спешу разрешить их.
И над раскрытой ладонью вспыхнул имперский орел.
Двуглавый.
И при коронах. А уж змею, что позволяла орлу за себя держаться, я сразу узнала.
— Вы…
— Вообще был в отпуске. Бессрочном. Но сказали, что и у бессрочных отпусков свой срок имеется, — еще шире улыбнулся Бестужев. — А потому высочайше поручено разобраться мне с вашим… артефактом.
— Он не мой, — руку я все-таки вытащила, искоса глянув на Николаева, который в свою очередь буравил взглядом дядюшку.
— Боюсь, что все-таки ваш. До тех пор, пока не произведена привязка к кому-либо еще.
— И… как её произвести?
— В большинстве случаев хватает акта доброй воли, — пояснил Николаев и руку мою перехватил, не позволив коснуться дядюшкиной ладони. Нет, если Бестужев улыбнется еще шире, у него точно щеки треснут. — Хозяин артефакта просто лично вкладывает его в руки нового владельца.
— И кровью поливает.
— Поливает?!
— Пара капель. Ваших и того, кому вы артефакт передадите.
— А… кому?
Бестужев лыбиться прекратил и плечами пожал:
— Тут уж, как высочайшая комиссия укажет. Вы в самом деле не против передать эту… вещь в казну?
— Я уже сказала, — получилось немного раздраженно, и я вздохнула, пояснив. — Извините, день такой… нервный немного.
Меня, само собой, извинили.
— Я не знаю, что там, но оно… нехорошее.
— Еще насколько нехорошее, — подтвердил некромант, кажется, не собираясь расставаться с моей рукой. И главное, что я-то ничего против не имела.
А это нехорошо.
Очень нехорошо.
У него вон невеста имеется, и… и я прекрасно понимаю, что, сколь бы я ни обижалась на Верещагину, но она права. Я — Маруся из деревни Лопушки, и место мое в этой вот деревне.
А он уедет.
И забудет.
Даже если не сразу, то все одно забудет. Так на что рассчитывать? На краткий роман, после которого останется тоска и обида? Нет уж… но почему-то не хватает сил просто забрать руку.
Вот и сидим, что два дурака.
— Так вот, я… все равно не сумею с ним сладить. Да и если вдруг случится беда? Как быть?
— Поразительное благоразумие, — сказал Беломир, но отчего-то без усмешки.
— Надеюсь, компенсацию положат достойную? — это уже некромант решил проявить заботу, а я вот просто сижу и молчу, что воды в рот набравши.
— Достойную, достойную… корона умеет быть благодарной, но кровь все одно отправим по моим каналам. Проверим тихо, не привлекая внимания.
Он вытащил откуда-то плоскую жестяную коробку, расписанную розами. Розы, правда, несколько подвытерлись, да и коробка смялась с одной стороны, но внутри обнаружилась вторая, из тончайшего синеватого стекла.