Однажды в Лопушках
Шрифт:
— Детям?
— Детей еще нет.
— Будут, — мрачно произнес Павел.
— Ладно… у меня и детям хватит. И не только моим. К слову, что там с больничкой?
— С какой?
— С той, которую строить должны. Помнишь? Совместный проект… онкоцентр. Ты еще уговаривал вложиться, а я, дурак, не хотел…
— Ничего.
— То есть?
— Верентьев, с которым должны были участвовать, отступился, государство финансирование урезало, обещали одно, а на деле из бюджета едва ли третью часть от нужной суммы дадут.
— И ты…
Олег сдавил в руке вилку,
— Посчитал, что ожидаемые преференции не покроют затрат. Мы лучше вложимся в реконструкцию роддома, еще можно будет послать оборудование в пару деревенских больничек. Пресса осветит нужным образом. Может, съездите с Ингой на открытие какое-нибудь или там в приют. У нас народ очень любит, когда благотворители в приют ездят.
— Открой.
— Что открыть?
— Проект этот… нет, лучше иначе. Сперва пришли мне бумаги, — Олег загнул палец. — Заодно смету. И вообще раскладку. Где там открывать планировали, какая ожидается нагрузка, потянет ли местный бюджет содержание. Возможно, частично стоит сделать гибридным центром, с платными услугами, это ослабит нагрузку. Но строить надо.
— Ты… серьезно?
— Надо, — Олег поскреб ухо. — Я обещал.
— Кому?
— Ксении… она… — он мечтательно улыбнулся и глаза прикрыл. — Ты… нет, лучше я сам… позвоню Инге. Она хорошая. Она поймет. Пусть просит, чего ей надо, я все отдам, но… понимаешь, не могу я на ней жениться. Вот не могу и все.
Зазвенела чашка, встретившись с полом, да и раскололась. Вот ведь незадача. Этак тетка Ирина и от дома откажет. Почему-то этот факт беспокоил Олега куда сильнее возможной обиды старого партнера.
Глава 30 О старых обидах и новых решениях
Есть люди, в которых живёт Бог; есть люди, в которых живёт Дьявол; а есть люди, в которых живут только глисты.
Оленька не собиралась уходить глубоко в лес. Помилуйте, она вовсе была сугубо городским человеком, который к лесу относился с немалым подозрением. Она… она просто решила прогуляться.
До ограды.
Успокоиться. Да, определенно, ей следовало успокоиться. Но кто бы мог подумать, что эта вот тварь настолько выведет Оленьку из себя. И главное, главное… сама-то… она еще во время учебы раздражала несказанно. Вся такая провинциальная, удивленная, с вечно растерянным выражением лица и отвисшей нижней губкой, отчего складывалась ощущение, что девица того и гляди расплачется. Нет, здесь и выражение лица было иным, и ощущение… заговорила.
Пожалеет еще!
Оленька топнула ножкой. В конце концов… в конце концов, к чему все эти танцы с обольщением? В высшем свете иные правила.
Маменька отправит Бестужевым предложение, и… и они примут! Не могут не принять. Она прислонилась спиной к какому-то дереву и заставила себя дышать глубоко и спокойно. И в самом-то деле, чего Оленька разнервничалась? Говорит? Говорить всякое можно, правда в ином. Правда в том, что она, Оленька, жила и осталась жить в Москве, а эта провинциальная выскочка вернулась туда, где самое ей место. Тут и останется.
В Лопушках.
Эта мысль принесла несказанное облегчение, Оленька даже улыбнулась. Матушка повторяла, что всегда надо держать лицо.
А Оленька…
Она подняла телефон и вздохнула. С матушкой поговорить придется, потому что… потому что Бестужев, кажется, совершенно не отдает себе отчета в происходящем. Рука подловато дрожала, и Оленька сделала еще один вдох.
И другой.
Матушке сложно будет объяснить. Но… но и оставлять все, как есть, невозможно.
— Да, дорогая? — матушка подняла трубку сразу. Голос её был холоден, и вовсе появилось хорошо знакомое ощущение, что она, Оленька, опять отрывает родителей от важных дел.
Она подавила в себе желание извиниться и повесить трубку.
— Мама… тут… все идет не по плану, — тихо сказала Оленька.
— Плохо тебя слышу. Говори громче.
Оленька почти воочию увидела, как матушка поморщилась.
— Я… — она оглянулась, подумав, что говорить здесь — не самая лучшая идея. Кто-нибудь может и услышать. Да, определенно, может.
И получится до крайности неудобно.
Тогда-то она и переступила через остатки стены. Еще выразилась мысленно… недостойно. Камни торчали из земли, да и обломков вокруг валялось много, этак и ногу подвернуть недолго. Зато с той стороны обнаружилась тропинка, которая весело сбегала с холма и прямиком в лес.
В лесу говорить было легче.
И Оленька говорила.
Рассказывала… как-то вот легко стало говорить и рассказывать, и даже матушкино молчание нисколько не мешало.
— То есть, — сказала матушка, когда Оленька замолчала. — Ты звонишь, чтобы сказать, что не способна поставить на место какую-то провинциальную ведьму?
— Мама…
— Мало того, что мы вынуждены были… искать срочный вариант, чтобы не опозориться на защите, поскольку оказалось, что ты категорически не способна написать сколь бы то ни было внятную работу, так еще теперь выясняется…
Оленька отняла телефон от уха, раздумывая, не стоит ли его уронить.
И вот так всегда! С самого детства! Что бы ни случалось, виновата в случившемся оказывалась сама Оленька. И потому однажды она просто перестала рассказывать.
С дипломом тоже…
Она ведь искренне хотела написать работу.
Писала даже. А научный руководитель хвалил. Потом, правда, матушка решила глянуть, и… и оказалось, что хвалил он вовсе не потому, что работа хорошая, а потому что у Оленьки фамилия.
И что сам-то он не особо в науке понимает. В той, которая наука, а не говорить красиво. И… и вот.
— Так еще это может стать достоянием общественности, если девица и вправду решит тебе мстить…
— Но ведь ты говорила, что доказать она ничего не сможет!
— Доказательства нужны в суде. А в суд, как понимаю, никто не собирается обращаться. И да, она подписала бумаги об отказе от претензий.
Оленька тихо выдохнула. Вот дура…
— Но это еще не значит, что она обещала молчать.