Огненная арена
Шрифт:
— Хорошо, Ратх… Ты умница!
Тамара взобралась в ландо, откинулась на спинку я облегченно вздохнула. Здесь было тепло и уютно. Через закрытую дверцу едва-едва проникал людской говор, а потом и он затих. Зрители все вошли в цирк. Вот в представление началось; словно из-под земли донеслись звуки выходного марша. Тамару сразу потянуло 1 сон.
Вчера она вовсе не выспалась. Ночью, после возвращения от Стабровских, почти до трех сидела над учебниками. Днем в гимназии, что называется, «клевала носом», и теперь, кажется, сон вовсе решил взять ее в свои объятия. «И живут же люди, — думала она с тоской. — В шелках и мехах ходят, в мягких каретах ездят. Ничего, голубчики, не долго вам осталось шиковать. Все сожжем в огромном пламени революции! Не будет ни вас, богачей, ни ваших карет!» Тамара представила Асхабад без карет, без нарядных людей и запротестовала: «Нет уж, — подумала она, — все бедняки после революции будут одеваться в шелка и каждый будет иметь свою карету. Но поместятся ли на улицах кареты, если они будут у всех? Ничего, как-нибудь поместятся! И хлеба, конечно, будет вдоволь. На каждом углу будут булочные с бесплатными калачами. Конфеты, шоколад тоже — подходи и бери. А что будем делать с паюсной икрой? Ее же мало! Всем не хватит! Одному дашь — другой обидится!». Подумав немного, Тамара решила, что паюсную икру лучше всего отдавать детишкам. Если каждому по ложке в день, то, пожалуй, всем хватит. Перед глазами проплывали картины одна другой краше. И незаметно Тамара уснула. Но как только Ратх отворил дверцу, она открыла глаза и сразу спросила:
— Уже откатался?
— Что, быстро? Сейчас — антракт. Скоро второе отделение. Говори, куда ехать.
— Сначала к Текинскому базару…
Ратх бросил кучеру: «К текинке», захлопнул дверцу и сел рядом с Тамарой. Крайне стесненно обнял ее за плечи и чмокнул в щеку.
— Только без рук, господин Каюмов, — отстранила она его.
— Я по-дружески, Тома…
— Я тоже… Давай-ка сюда твои руки.
Тамара взяла Ратха за руки и сунула их в карманы его сюртука. Затем между собой и им поставила туго набитый портфель.
— Сиди и не рыпайся, паюсоед! — засмеялась озорно.
— Паюсоед? — засмеялся он тоже. — Кто такой паюсоед?
— Не притворяйся. Можно подумать, что ты паюсную икру не ешь. У вас в доме, наверное, она не переводится.
— Ты что? — оскорбился он. — О какой икре говоришь? У нас не бывает такой. Клянусь, не ел ни разу. Шурпу, плов ем…
— Ладно, ладно, я пошутила, — строже заговорила Тамара. — Ты, конечно, человек честный. Не объедаешь ни детей, ни бедняков. Придет время, и ландо свое отдашь пролетариям. Будем детей в нем катать.
— Шутишь? — насторожился он.
— Нет, не шучу.
— Значит, наш Черкез не зря говорит, что, если будет революция, — все туркмены погибнут. А когда их не станет, тогда русские босяки возьмут все у них: ковры, кошмы, овец, верблюдов. Конечно, и ландо наше им достанется.
— Дурачок ты, Ратх, — усмехнулась Тамара и взъерошила его чуб. — Наоборот, после революции туркмены только и начнут жить по-настоящему. Все бедняки, независимо от их национальности, будут пользоваться одними правами.
— Если не обманываешь, конечно, хорошо. Но я не бедняк. У меня отец — аксакал, аульный арчин.
— Дети за отцов не отвечают, Ратх. У меня отец тоже военный фельдшер — офицер царской армии, но мне ближе бедный, обездоленный народ.
Ратх задумался. Молча подъехали к мусульманским караван-сараям. Тамара вынула из портфеля прокламации, легко вылезла из ландо и скрылась в темноте. Она вернулась минут через десять. Но довольная и в то же время испуганная.
— Теперь к школе садоводства и огородничества, — попросила она, отдышавшись.
— Неужели твоя подруга ходит в гимназию из школы садоводства? — усомнился Ратх.
— А почему бы и нет? Ее привозят на фаэтоне.
— Тамара, прошу тебя, не считай меня дураком. Я все давно понимаю. У тебя в сумке листовки и ты разбрасываешь их. И тебе нужно мое ландо…
— Не надо, Ратх, — зажала ему рот ладошкой Тамара. — Не надо… Я знаю, что ты давно догадываешься. Но ты же друг, Ратх?
— Да, друг… Поэтому не надо меня бояться и обманывать.
— Ты первый из туркмен, кто рискует попасть на эшафот, — вновь усмехнулась она, но шутки не получилось.
Ратх не засмеялся, и сказал еще строже:
— Если потребуется — пойду на эшафот. Говори, куда ехать?
Тем временем Нестеров с Андрюшей сидели в последнем ряду амфитеатра. Цирк был заполнен наполовину: программа, без изменений, шла уже целую неделю. Но и полцирка — не так уж мало: человек триста. Нестеров был спокоен, а Андрей нервничал, украдкой посматривая вверх, на противоположную сторону ку» пола, где было выставлено стекло.
В антракте они расстались. Нестеров отправился в армянский духан, который маячил тусклыми фонарями по ту сторону дороги. Андрей подождал выхода на арену гипнотизера и проскользнул во двор цирка. Клоун Романчи поджидал его у ворот.
— Пошли быстро, — проговорил он шепотом. — Смелее…
Держа Андрюшу за руку, он провел его вдоль стены и остановился возле лестницы.
— Давайте прокламации, — совершенно успокоившись, попросил Андрей. — Ничего страшного. В цирке всего один полицейский, а офицеров и вовсе нет.
Приняв от Романчи пачку отпечатанной Программы РСДРП, он сунул ее за пазуху и полез на крышу. Романчи проследил за ним, пока он добрался до купола. Затем клоун, насвистывая, вошел в коридор. В глубине прохода, возле кулис, кроме шталмейстера Никифора и двух униформистов никого не было. Романчи пристроился к ним, якобы ожидая выхода на арену, и стал следить за выставленным оконцем в куполе. Внимание публики, как всегда, целиком было приковано к гипнотизеру Кросу. И тут сверху посыпались листовки. Часть— прямо на арену, остальные — к зрителям.
Публика пришла в неописуемый восторг, ибо все сочли, что падение бумажек с неба — дело рук самого Кроса. Но гипнотизер сам растерялся. Посмотрел вверх, выругался про себя, видимо, решив, что над ним зло подшутили и, наконец, поднял прокламацию и дал прочесть ее партнерше. Та прочитала и пожала плечами. А в рядах уже начинался оживленный ропот. Вот и шепот пошел от одного к другому: «Программа РСДРП, программа РСДРП… Революционеры сверху бросили!»
Сеанс гипноза остался не оконченным. Крос не стал призывать публику к спокойствию: отпустил всех с арены и ушел сам.