Огонь и сталь
Шрифт:
***
…Холод.Он все сильнее и сильнее смыкает свои объятия. Вой ветра сливается в унисон с протяжной волчьей песней, полной боли и отчаяния. Клыкастый месяц злобно скалится с муарово-черных небес сквозь пелену облаков и вьюги, надменно глядя на одинокую фигуру, бредущую от Виндхельма. Ноги вязли в снегу, метель беспощадно хлестал призрачными руками по лицу несчастного, била и била до тех пор, пока босмерка, обессиленная, не упала в мягкую пушистую перину сугроба. Дико хохоча, вьюга ткала снежный саван, чтобы облачить в него свою жертву, превратить в лед горячую кровь, заставить кожу посинеть, сковать трепетное сердце морозными тисками. Тинтур, застонав, встала на колени, но руки не слушаются, а ноги не желают продолжать путь, и девушка вновь падает лицом в снег. Голова пылает болью, каждый вздох обжигает легкие, словно льет
… хруст снежинок под чьими-то тяжелыми шагами, мягкий золотистый свет падает на Тинтур, нежно касаясь теплом замерзших черт. Девушка прерывисто вздохнула и невольно приподнялась навстречу огню. Буря негодующе взвыла, обрушив на Белое Крыло очередной порыв ветра.
— Живая! — пораженно выдохнул хриплый мужской голос, — бедное дитя…
— Жизнь в ней еле теплится, Кодлак, — женский голос, спокойный и немного надменный, звучит не нежнее воплей метели, — милосерднее будет убить ее. Этот огонь уже не разгорится в ней вновь.
Мужчина горестно вздохнул и поднялся на ноги, собираясь уходить и унести с собой факел, дарящий столь пьянящее, столь желанное тепло. Темно-янтарные глаза Тинтур наполнились слезами, горячими, растопившими ледяную маску на лице босмерки. Она не хочет умирать! Не так! Не здесь! Собрав последние силы, Белое Крыло вцепилась в край плаща незнакомца и дернула на себя. Мужчина охнул и покачнулся, пламя факела, и без того испуганно дрожащее, вскинулось и опало, практически погаснув.
— Не разгорится, говоришь, — еще один мужчина… голос скрипучий, грубоватый, но Тинтур слышит в нем толику интереса, — я так не думаю, Эйла.
— Нельзя оставлять девочку здесь, — руки в меховых перчатках осторожно разжимают окостеневшие пальцы босмерки, — не бойся, дитя… не страшись бури. Мы унесем тебя туда, где вьюга тебя не достанет.
— Я понесу ее, — плащ пахнет костром и кровью, но тепла от него эльфийка уже не чувствует. Кто-то поднял ее на руки легко, будто пушинку. Тинтур утомленно прикрыла глаза, как ее бесцеремонно встряхнули, — не смей засыпать, девочка. Слышишь?! Не смей!
— Может, дать ей меда? Согреется хотя бы внутри.
— Позже, — незнакомец крепче прижал эльфийку к себе, — сначала найдем ночлег, пока сука-метель нас совсем не ослепила!..
***
Сталь боевого топора с невероятной легкостью отсекла кисть наемника. Охотник за головами пронзительно завизжал и рухнул на пол, прижимая разбрызгивающий кровь обрубок к груди. Ручищи второго громилы сомкнулись поперек груди эльфийки и сжали так, что ребра затрещали. Тинтур задохнулась, выронила топорик, который с глухим стуком вонзился в дощатый пол трактира. Босмерка почувствовала, что ее ноги оторвались от пола, и резко вскинула голову. Поцелуй ее затылка и носа наемника сопроводился тихим хрустом, стальные тиски его объятий разжались, и Белое Крыло схватила топор, встретив третьего наемника ударом обуха по голове.
Не дожидаясь прибытия стражников, эльфийка бросилась прочь из «Мороженного фрукта». Орочий топор, хищно мерцая серебристо-зеленым в свете луны, истекал чужой кровью. Тинтур спрыгнула с крыльца и, не зачехляя оружия, побежала. Вслед ей неслись голоса, испуганные, гневные, обвиняющие, и стрелы. Типичная логика караульщиков. Раз бежит — значит, виновата, сначала стреляем, а потом уже разбираемся. Одна из стрел просвистела прямо над ухом девушки, другая задела ее плечо. Каленый наконечник разорвал рукав рубашки, на смуглой коже вспыхнула ярко-алая довольно глубокая царапина. Боли практически не было, что по началу не насторожило Тинтур, но вскоре предплечье, а за ним и вся рука начала неметь. Босмерка глухо зарычала сквозь зубы. Яд паралича! Сиськи Дибеллы, только этого не хватало! Даже если такая маленькая доза достигнет сердца… нет, вряд ли она умрет, но вот счастья босмерке от этого точно не прибавится! Пригнувшись, Белое Крыло нырнула в спасительную тень валунов. Вжимаясь спиной в камень
***
— Цицерон… ты чувствуешь?
— Это не Цицерон! — с чрезмерной поспешностью выпалил шут. — Нет, нет, это не Цицерон, это… это Тенегрив! Да, это все мерзкая скотина, которая ест морковки бедного Дурака Червей и совсем-совсем не делится!
Конь негодующе фыркнул и мотнул головой, встряхивая густой гривой. Деметра дернула поводья, призывая животное к порядку.
— Обливион на твою голову, я не об этом! — проворчала вампиресса. Серые глаза в ночном полумраке мерцали мягким серебристым светом, снежно-белая кожа будто бы обладала внутренним сиянием, не свойственным простому человеку. Пользуясь тем, что владычица Азура сейчас увенчала небеса луной, Довакин позволила себе снять маску драконьего жреца Морокеи. Женщина с наслаждением вздохнула чистый воздух, наполненный ароматом лаванды и горноцвета, легкий ветерок нежно перебирал ее волосы, играя с золотистыми прядями. На горизонте уже показались крыши Рорикстеда, когда Драконорожденная уловила тонкую нотку крови среди равнинных ароматов.
— Слышащая… что-то унюхала? Где-то пекут сладкий рулет? — паяц возбужденно запрыгал на одной ножке. — В безумии счастье, и шут веселится… — громкое бурчание его живота оборвало песенку. Цицерон смущенно опустил голову, задумчиво ковыряя землю носком сапога. — Цицерон голодный… хочет рулет… или морковку! — мужчина злобно покосился на невозмутимого Тенегрива. Жеребец высокомерно покосился на имперца пылающим алым глазом и небрежно хлестнул его хвостом по лицу. Колпак шута, печально тренькнув бубенцами, сбился на бок, рыжие волосы выбились из-под головного убора и упали на лицо Хранителя. Мужчина мрачно тряхнул головой, отплевываясь и фыркая.
— Нужно заточить кинжал… что бы сверкал, лучился… и резал, резал, резал наглых кляч!
— Довольно! — грубо бросила бретонка, спешиваясь. Запах… он… он знаком ей. Определенно, магичка уже где-то слышала его, — ты меня отвлекаешь своей болтовней! Отведи Тенегрива в деревню и накорми. Заодно сам поешь. А мне надо… осмотреться.
— О, Слышащей надо в кустики! — захихикал шут, беря жеребца под уздцы. Деметра хищно прищурилась. — Ой, прости, прости, Слышащая, ты же вампир… а вампирам в кустики не нужно, вампирам нужны гробики… а у Матушки есть гроб… милая-милая Мамочка, девочка-бабушка…
Довакин проводила шута угрюмым взглядом. Мясо, что с него взять! Даэдра побери, им даже не поужинаешь! Наверняка у него кровь такая же… с заразой безумия. А разум магессе еще пригодится. Вампирша вновь повела носом. Запах крови стал сильнее, теперь к нему примешивался острая, терзающая нежный нос бретонки душная вонь псины. Деметра сморщила нос и чихнула. Неужели где-то рядом издыхает волк или собака? Нет, кровь человеческая… жаль, что ее жажда сейчас не очень сильна, тогда бы она в два счета нашла раненого. Женщина печально вздохнула и неспешно побрела вслед за Хранителем. Драконорожденная так и не решила, как ей искать Говорящего! Таскать всех жителей по одному в убежище и показывать Матери? Глупости! Такой бред мог прийти в голову только Цицерону, потому что в целях конспирации пришлось бы вырезать половину Рорикстеда! Бретонка усмехнулась своим мыслям, когда позади нее тонко хрустнула ветка. Вампиресса стремительно обернулась, зашипев и обнажив клыки, на ее ладони заплясала шаровая молния. Никого?.. нет… рядом кто-то есть! Деметра слышит биение его сердца. Медленными крадущимися шагами Довакин приближалась к большому валуну, повторяя про себя заклинания школы разрушения, и когда ей оставалось какие-то два шага, на затылок Драконорожденной обрушился тяжелый удар. Магичка тихо всхлипнула и упала на колени. Угасающим сознанием она поняла, что стукнули ее чем-то серебряным — кожа на затылке под волосами буквально горела огнем.