Огонь и сталь
Шрифт:
Одно радует — пока не нужны новые уши, но если что, можно всегда собрать урожай в Виндхельме. Остроухих тут не жалуют и правильно. Никому и дела не будет, если с парочки-другой данмеров уши снимут. Заодно и поживиться чем можно. Заметно повеселевший, Борлок двинулся ко дворцу ярла. Раз уж нордам амулеты не нужны, то пусть хоть придворный маг кое-что на свои зелья возьмет. Только бы стражники не поняли, что ушки-то вовсе не фалмерские. Хотя какое им дело? Сами небось забывают все, когда по серому кварталу разгуливают. Только глухой не слышит похабных песенок, которые местные распевают на улице данмеров.
Насвистывая
— Не двигайся, если хочешь жить, — хрипло приказал незнакомец и сорвал с лавочника шапку. Бретон облегченно вздохнул. Если одежда ему нужна, то пускай забирает, пусть все забирает, только его не трогает. Мужчина хотел было завести свою песню об оберегах и амулетах, когда снег возле его головы внезапно окрасился алым. Лезвие было таким острым, что Борлок не сразу почувствовал боль в отрезанных ушах, холод и страх притупили чувства. Он закричал лишь когда его окровавленные уши с рваными клочьями кожи, свисавшими по линии отреза, плюхнулись перед ним в снег, болтаясь на простом отрезе веревки. По ноге потекли крохи мужества Борлока.
— Теперь посмотрим, как это принесет тебе удачу, — голос растаял в тишине кладбища, оставив бретона одного давиться рыданиями и болью. К горлу подступил склизкий колючий ком, лавочник даже не слышал голосов обступивших его стражников. Сквозь мутную пелену застилающую взгляд он увидел девку в плаще. Капюшон не скрывал острого чисто эльфийского подбородка. Борлок протянул к ней руку, но она безвольно упала на землю. Оглушенный слабостью, он уже не видел, как эльфийка скрылась в сером лабиринте улиц Виндхельма.
***
Звук разбивающихся об пол капель воды оглушительным эхом разносился по камере Онмунда. Это единственное, что наполняло унылые дни мага. Вампиры больше не приходили, еду приносила Матильда, и каждый раз юноша замечал на женщине новые раны. Порезы на шее и запястьях кровоточили, норд хотел залечить их, но стоило ему только подойти к Матильде , как она вжала голову в плечи и опрометью бросилась прочь, даже забыв закрыть решетку. Еще долго потом звучали тихие жалобные крики Матильды, которую наказывала за провинность Ирмагард.
Хуже всего было одиночество и постоянная тишина. Кровососы не желали опускаться до рукоприкладства, и пытали его безмолвием, а не кнутом или каленым железом. В некоторые минуты колдун бы с радостью отведал боли за одно-единственное слово или возможность вновь увидеть Деметру. Юноша запустил пальцы в успевшие отрасти волосы. За время своего заключения он сотню, тысячу раз успел пожалеть, что столько наговорил жене. Хватило бы ему ума сдержаться, сейчас он бы не сидел в сырой, промозглой келье. Онмунд отчаянно скучал по жене,
Его разбудило тихое бряцанье и лязг — кто-то отпирал дверь его камеры. Юноша с трудом разлепил веки. Взгляд практически мгновенно различил в полумраке высокую фигуру Эсташа. Альтмер аккуратно притворил за собой кованую железную дверь и неспешно направился к северянину. Колдун сел на топчане, шкуры соскользнули на пол, но Онмунд этого даже не заметил. В самые первые дни своего заключения промозглая сырость и холод не давали ему покоя, но потом его чувства будто притуплялись, и витающая в камере прохлада становилась все незаметнее. Или, может, норд уже стал частью этой унылой обители, врос нее и сам растворяется в зыбкой темноте?
— Надеюсь, ты не будешь делать глупостей, — надменно промолвил Эсташ, и голос эльфа, хриплый, с бархатистым саммерсетским говором, показался Онмунду музыкой, — безмолвие должно было научить тебя хотя бы толике смирения, но, судя по злобному блеску твоих глаз, это не так, - вампир грациозно опустился на колченогий, скрипучий стул. Его глаза пылали парой алых угольков. — Но я рад твоему благоразумию. Я не раз видел, как люди, - он гадливо поморщился, — сводили счеты со своей жизнью. Впрочем, это неудивительно. Ваша порода труслива в своем большинстве.
— Все боятся. Даже вампиры, — кривая злорадная ухмылка исказила бледное лицо Онмунда, — иначе отчего вы прячетесь по пещерам как крысы?
Несмотря на бьющееся в тяжелом взгляде вампира золотисто-багровое пламя, взирал он на северянина холодно, высокомерно и апатично. Что букашка перед ним, что человек, для альтмера нет никакой разницы. Видимо, спесь у высоких эльфов в крови, пусть и изрядно подмороженной заразой вампиризма.
— Пытаешься оскорбить меня? — сухая циничная усмешка тронула тонкие губы Эсташа, клыки, порвавшие не одно горло, тускло сверкнули в темноте, — очень зря. Мое терпение может иссякнуть, и своей дерзостью ты выложишь себе дорогу прямиком в объятия Ирмагард. Раны на ее лице так и не зажили, а это серьезная провинность.
— Вот и наказывай ее рожу за то, что больше не такая смазливая, как раньше, — прорычал Онмунд, сжимая кулаки. Ярость хлынула на него раскаленной вязкой волной, юноша до крови закусил губу. Кровь разлилась на языке острой горечью, в воздухе разлился аромат, отдаленно напоминающий запах цветущего чертополоха — это Эсташ вынул пробку из пыльной бутылки из темного стекла и разлил густую темно-зеленую жидкость по чашкам. Альтмер чинно взял кубок и пригубил, церемонно облизнув губы.
— Скажи мне, человек, думал ли ты, почему мы, дети вечности, вынуждены заботиться о тебе, невежде? Почему просто не обратим трэллом, а терпеливо ждем?