Огонь и воды
Шрифт:
– Даже среди басурман такого имени не сыщешь. Где это слыхано, чтобы человека Гиеной звали?
– удивленно таращила глаза хозяйка.
– Меня зовут Хена, а не Гиена, - страдая от косноязычия, пробормотала мама.
– Для русского уха что Гиена, что Хена - одно и то ж. Ты хоть знаешь, что это за зверь - гиена?
– не унималась Харина.
Мама не отвечала, покусывала сухие губы. Я боялся, что она соберет наши пожитки и уйдет от Хариной куда угодно - пусть не к русским, пусть к казахам, туда,
– Гиена - это шакал, только женского рода, - как ни в чем не бывало, продолжала тетя Аня.
– Ты что - хочешь, чтобы тебя в колхозе все по-шакальи кликали?
– Меня зовут Хена, а не Гиена, - упорствовала мама.
– Ну и будь для себя Хеной, - не выдержала Харина.
– А мне позволь тебя по-своему звать - Женей, Женечкой… Так мою несчастную сестричку звали… В пруду, бедняжка, утонула.
– У мамы справка, - вставил я, - из эвакопункта. Там ясно записано - Хена.
– Подумаешь - справка! Да я попрошу у Нурсултана - и он ей в два счета другой документ выправит. Любое имя выпишет. На выбор: хошь - Татьяна, хошь - Надежда. Стоит мне только ему моргнуть. На имена он у нас щедрый. Имена - не зерно, за них отчитываться не нужно. Зря ты, Женечка, артачишься. Когда вы, даст Бог, после войны снова к себе в Литву вернетесь, то сможете называться, как вас при рождении нарекли… как бабушка звала, как муж. Второй месяц одним воздухом дышим, а где твой благоверный обретается, я так от тебя и не узнала. Жив ли, развелись ли? Может, его, как моего Ваню… немцы… - И Харина поперхнулась роковым глаголом.
– Он стреляет, - прибегая к простейшим, уже истерзавшим ее слух русским словам, выдохнула мама.
– Раз стреляет, значит жив. Радуйся!
– сказала хозяйка. Кого убили, тот уже отстрелялся. Моего Ванюшу пуля на пограничной заставе нашла. Не то в Литве, не то в Латвии. Неман - это чья река? Ваша?
– Наша, - ответил я.
Тетя Аня обвила косой, словно удавкой, смуглую шею и тяжело вздохнула:
– Небось, и могилы не найти…
Снова вздохнула и спросила:
– От батьки, Гриша, когда последняя весточка была?
– Пока сюда ехали, никто почту в теплушку не приносил. И тут мы почтальона в глаза не видели, - невесело ответил я.
– Есть почтальон, есть. Летом наш письмоносец раз в неделю из райцентра приезжает, а зимой, если заносов нет, в две… Отчаиваться нечего. Садитесь, и отсюда отцу пару теплых слов черкните. Так, мол, и так, живем, не тужим. И адрес: Южно-Казахстанская область, Джувалинский район, колхоз "Тонкарес", Хариной Анне Пантелеймоновне…
– Но я не Харина, - опустошая
– Не Харина, не Харина, - затараторила Анна Пантелеймоновна.
– Но твою фамилию в колхозе никто не знает. А моя не то что почтальону - горным козлам известна!..
– Хорошо, хорошо…
Мама ради письма от мужа была на все согласна. Только бы он отозвался, только бы ответил. Пятнадцать лет прожили без всякой почты. Когда живешь вместе, нет нужды бумагу переводить и платить за марки. Кто станет думать о разлуке, когда до всего рукой подать: и до колыбели, и до хупы, и до кладбища?..
– Слава тебе, Господи, - согласилась, - встрепенулась тетя Аня.
– Вы друг дружку называйте хоть по-еврейски, хоть по-литовски, хоть по-турецки, а уж тут извольте зваться по-нашенски…
Она вдруг заторопилась, скрылась за ситцевой ширмой, надела голубое платье в мелкий белый горошек, покрутилась перед зеркалом, переплела косу, сложила ее кренделем на затылке и крикнула:
– Зойка! Вставай! Нашего Гришеньку под белы рученьки в мектеп поведем! Хватит ему баклуши бить и Бахытовому ишаку хвост подкручивать. Кто, Зоинька, сказал - учиться, учиться и учиться?
– Гюльнара Садыковна, - выпалила дочка и смачно зевнула.
– Ленин, дура!
– беззлобно отрезала тетя Аня.
– Что если я попрошу Гюльнару посадить Гришу за одну парту с тобой? Только смотри - не втрескайся в него. Я знаю, ты вся в меня. Влюбчивая.
Зойка не откликалась, только слышно было, как она старается перебороть сон - перекатывается с подушки на подушку, медленно слезает с кровати, долго не попадает в дырявые тапочки и наконец начинает шлепать ими, как будто ступает по воде.
– А Левку куда?
– позевывая, пропела Зойка.
– Левка с Амангельды сядет или с этой Беллой из Борисова.
– Мне все равно. Левка все время под юбку лезет, да еще обзывается. Тычет в меня пальцем и кричит: "Харя!"
– А ты терпишь?
– Я отбрыкиваюсь и тоже кричу: "Гнида, убери лапу!"
– Тут надо не отбрыкиваться, а по рукам давать. Сегодня он под юбку лапой, а завтра…- проворчала Харина.- На ягоду-малину все зарятся, но ее крапива стережет, а кто бабу стеречь должен?
Зойка не знала, кто должен стеречь бабу.
– Строгость и только строгость! Поешьте и айда.
– А ты?
– поинтересовалась дочка.
– За меня не беспокойся, я в конторе перекушу. А на обед Женечка нам борщ сварит. Ты, Гриша, к борщу по-флотски как относишься?
Разве за чужим столом, где не то что похлебка - ложка не твоя, а кишки от голода сводит, откажешься от борща?
Мы с Зойкой быстро позавтракали и втроем отправились в школу - мектеп.