Охота на охотников
Шрифт:
– Вначале деньги, потом поцелуи, - неожиданно строго, учительским тоном произнесла проститутка.
И словно бы в подкрепление её слов раздался звонок в дверь. Илья нехотя отлепился от девушки и пошел открывать.
На пороге стояли двое плечистых, с высоко подбритыми висками парней. Сутенеры. Каукалов напрягся, сунул руку в карман, где у него находился пистолет.
– Наши девушки у вас?
– вежливо спросил один из сутенеров.
– У нас.
– Как собираетесь проводить время? До вечера или до утра?
Аронов пожал плечами, оглянулся на Каукалова, словно бы хотел уточнить, управятся они с путанами до вечера или нет, в следующий миг лицо его расплылось в сладкой улыбке, и он решительно рубанул воздух рукой сделал это с плеча, как Григорий Мелехов в "Тихом Доне".
– Гулять так гулять. Давай до утра!
– С вас по пятьсот долларов за каждую девушку.
– Ни фига себе!
– невольно вырвалось у Ильи, губы его сложились в удивленное колечко.
– А если до вечера?
– Тогда по двести долларов.
– Ни фига!
– вновь изумленно произнес Илья, замер на мгновение, затем вторично на казацкий манер рубанул воздух и громко, будто боясь, что его не услышат, подтвердил: - Гулять так гулять!
– Приятно слышать достойные речи, - проговорил сутенер, покосился на своего накачанного, с бычьей шеей, напарника и услужливо улыбнулся.
Илья извлек из заднего кармана джинсов пятьсот долларов, отдал сутенеру и, не поворачивая головы, позвал Каукалова:
– Жека! Выкладывай пятьсот "зеленых".
– Дороговато, конечно, но... Пятьсот так пятьсот, - сказал Каукалов и выложил деньги.
Ира и Инна умели делать все, но были холодны, словно лягушки.
Каукалов лежал на тахте рядом с Инной, курил и удивлялся её неземной холодности: она казалась загадочным существом, таким же загадочным, как и женщина с какой-нибудь далекой планеты Вега. На все вопросы Инна отвечала односложно: "да", "нет" и "ладно". Других слов она не знала, словно Эллочка-людоедочка.
Оттого что Инна была холодна и очень покорна, делала все, что он хотел, Каукалов быстро устал, он пропитался дымом ментоловых сигарет, которые курили проститутки, и какой-то крепкой дрянью, которую Илюшка выставил на стол для гостей - это был пахнущий сладкой ванилью поддельный коньяк, от коньяка болела голова, и Каукалов пожалел о том, что пил его. Он вообще пожалел, что затеял "совместные полеты с ночными бабочками". Можно было обойтись и без этого.
Время от времени у него рождался внутри странный, вызывающий болезненную слабость, холод: он вспоминал Ольгу Николаевну. Что будет, если она узнает о сегодняшней ночи?
Об этом лучше было не думать.
Утром сутенеры позвонили в дверь снова.
– Возвращайте наших девочек, - вежливым, лишенным всякого любопытства, голосом потребовал один из них и стукнул ногтем по стеклу часов.
– А то сегодня им ещё предстоит работа.
– Заказов много, - вставил второй.
Инна и Ира молча оделись, поправили на ногах шелковистые колготки и, не сказав хозяевам "до свидания", отбыли.
– Ну что?
– свирепо спросил Каукалов у Аронова.
– Денег жалко, - признался тот со смущенным видом, - пятьсот долларов они не стоят.
– Сейчас-то чего жалеть, ушли деньги и ушли.
– Каукалов сменил гнев на милость. Вот если бы Илюшка не покаялся, тогда да...
– Добудем еще. Но впредь нам наука.
– Согласен.
– Илюшка словно бы обрадовался, что гроза миновала, улыбнулся, поднял влажные черные глаза на напарника. В них явственно читались боязнь, усталость, желание остаться одному, ещё что-то. Каукалову стало неприятно, и он отвернулся от Аронова.
– Надо найти своих девчонок, своих в доску. Может быть, даже из нашей школы. Из нашего класса...
– Из своего класса староваты уже будут. Наши ровесницы - бабушки русской авиации, - не согласился Аронов.
– Уже? Так рано? Тогда возьмем на три класса ниже. Главное, чтобы они были свои. Чтобы мы знали, на кого тратим деньги.
– Да, Жека, да, - готовно покивал головой Аронов, - да.
– Я все-таки в армии, Илюшк, был, растерял все свои связи по бабской части, но ты-то не растерял, ты-то был здесь, в Москве. Поищи девчонок из нашего общего окружения. Тем более, если придется за границу выехать... Нам нужны будут для этого дела напарницы.
– Слушай, а вдруг твоя... эта, - Аронов поднял руку, сделал гибкое качающееся движение, - твоя кобра все-таки догадается?
– Постараюсь, чтобы не догадалась.
– Так куда поедем? В Хургаду?
– по-деловому, стряхивая с себя остатки жалкого состояния, в котором пребывал всего несколько минут назад, спросил Аронов.
– Наверное, в Хургаду. Хотя мне больше хочется не туда, где тепло, а туда, где холодно, где снег, горы, лыжи... А? Восторг! Нет слов, душат слезы!
– Но это - не те слезы, которые - печаль, это слезы радости!
– Аронов неожиданно зевнул, потянулся, захрустел костями, снова зевнул, покрутил головой, изгоняя из себя усталую одурь.
– Спать охота - жуть. Я от этой мормышки никакого удовлетворения не получил. А ты?
– Будто с доской переспал. Только мозоль на животе и ничего больше. Облегчили нас с тобою на пятьсот зеленых, и все. Могли бы их на дело пустить.
– Люди теряют, Жека, гораздо больше. Сам говорил, наживем еще.
Каукалов молча прошел в прихожую, натянул на плечи куртку. Все-таки отвратительно чувствует себя человек, когда за собственные деньги съест дерьма из-под коровьего хвоста.
Придя домой, Каукалов повалился на тахту и попытался уснуть, но сон не шел - плавали перед ним какие-то светлые дымные круги, вспыхивали искры, будто от электросварки, сыпались в разные стороны, скакали, от них резало глаза и стискивало горло.
Появилась Новелла Петровна, едва слышно прошаркала тапочками к тахте. Принюхалась:
– От тебя сильно пахнет табаком. Несет, словно от кочегарки, махнула перед лицом ладонью, поинтересовалась: - Что, была трудная ночная работа?
– Была, - односложно ответил сын.
– Есть хочешь?
– Нет. Спать хочу, а сон не идет.
– А ты посчитай слоников. Как в детстве. До ста досчитаешь - и сон придет.
– В детстве я считал до тысячи.
– Каукалов потянулся со сладким стоном, улыбнулся - вспомнил детство и остро позавидовал маленькому человечку, оставшемуся в той жизни, тому свету и тем радостям, что уже прошли и никогда не вернутся.