Охота на охотников
Шрифт:
В Москву шел караван из семи фур, каждой машине старший каравана мрачный, молчаливый водитель первого класса Стефанович - отвел свое место, и велел этого места держаться, и, вообще, "из-за спины батька не высовываться, первым через плетень не прыгать, и головное место в колонне не занимать, если на то не будет особого распоряжения..."
Себе под сиденье Стефанович демонстративно, при всех, положил автомат Калашникова - самое надежное оружие, какое может быть у дальнобойщика. Стефанович не боялся, что автомат найдут при каком-нибудь дорожном обыске по совместительству
– На дорогах ныне шалят, - пробормотал негромко - Стефанович вообще не любил повышать голос - и поиграл крупными твердыми желваками, делающими его физиономию широкой, как у профессионального едока. Отер дождевую мокреть со щек.
– А с шалунами надо уметь играть в их игры. С помощью соответствующих музыкальных инструментов, изобретенных товарищами Калашниковым, Токаревым, Макаровым, Стечкиным...
– И другими замечательными людьми, - добавил Рогожкин.
Дождь продолжал лить, и, судя по всему, просвета не предвиделось.
Стефанович запоздало кивнул, соглашаясь с Рогожкиным, глянул на низкие тяжелые облака, застегнул молнию на кожаной куртке и скомандовал:
– Сядем, хлопцы!
Рогожкина провожала Настя, она прибежала в последний момент, вымокшая насквозь, молча протянула Рогожкину пакеты с домашней снедью.
Рогожкин засуетился, пытаясь скрыть охватившую его радость. Честно говоря, он не ожидал, что Настя придет проводить его, да ещё с таким роскошным "тормозком". Он неловко топтался на месте, моргал благодарно и наконец спросил неожиданно глупо:
– Это мне?
Ну будто бы пакеты могли предназначаться Стефановичу или смешливому малютке Шушкевичу, которого в честь его однофамильца, предоставившего хату в Беловежской пуще для развала Советского Союза, окрестили Базедовым...
Настя не ответила. Молча поправила на Рогожкине задравшийся воротник куртки, тронула пальцем пуговицу на нагрудном кармане, отступила на шаг, словно бы желала удостовериться со стороны, что все в порядке. У Рогожкина тревожно и сильно заколотилось сердце. Он потерянно улыбнулся и шагнул к Насте, но она предупреждающе подняла руку: не надо!
В это время Шушкевич закричал: "Рогожкин, стань в строй!" Рогожкин в ответ недовольно дернул плечом, а Настя произнесла ровно, буднично:
– Ну, вот и все. Возвращайся скорее!
Рогожкин нехотя направился к своей машине.
Через десять минут колонна тяжелых фур, грохоча моторами, будто танковый батальон, идущий в атаку, трубно стреляя выхлопами и рассекая вал дождя, выехала из города.
Возглавлял караван Стефанович, его мощный грузовик пластал колесами пространство, заставлял испуганно вздрагивать землю, ветром сметал с дороги куски грязи, камни, тряпье, прочий сор. Стефанович, мрачный и сосредоточенный, поглядывал в боковое, далеко откинутое на кронштейне зеркало, следил за дорогой, за тем, что происходило сзади. В частности, присматривался к новому водителю Рогожкину: как тот покажет себя в дороге?
Рогожкин шел в центре колонны, машину вел уверенно, держался, как привязанный, кузова фуры, идущей впереди, не приближаясь к ней ближе, чем на пятнадцать метров, что говорило об опыте, - Стефанович, оценив нового водителя, одобрительно кивнул. Взял с панели рацию, вызвал машину, следующую за ним: "Проверка связи!", потом соединился по очереди со всеми фурами колонны.
Связь работала безупречно. Стефанович вновь удовлетворенно кивнул и прибавил скорость. Красная стрелка спидометра, нервно подрагивая, достигла отметки "сто двадцать" и застыла на ней.
Колонна, грохоча, мчалась в Москву, в бывшую столицу бывшего государства. Иногда Стефанович выходил на связь, проверял, как там его подопечные водители - все было в порядке.
А Рогожкин всю дорогу, до самой Москвы, думал о Насте, улыбался размягченно, соображал, какой же подарок он купит ей в Белокаменной, и удивленно спрашивал себя: почему же суматошная жизнь-злодейка не познакомила его с Настей раньше? Вот уж действительно злодейка...
После Москвы, он знал, по плану - поездка за грузом в Италию, затем опять в Москву, потом на Урал, в город Екатеринбург, оттуда в Болгарию, а из Болгарии вновь рейс в Москву. Скорее, это будет "томатный" рейс. А может, какой-нибудь еще.
И всего лишь три, максимум четыре дня займет в этом плотном графике маленький уютный городок Лиозно. Больше Стефанович отдохнуть не даст. Пока есть работа - надо работать.
Владимир Левченко пролежал в больнице четыре дня. Его поместили в перенаселенную, с грязными стенами палату, где, кроме шести коек, стояли ещё три раскладушки. Левченко оказался слишком уж необычным больным - не каждого из здешних доходяг бандиты привязывали веревками к дереву, оставляя на съедение лесным зверям, поэтому его уложили на широкую, старого образца, кровать, украшенную двумя рычагами, с помощью которых можно было поднимать и опускать одну половинку кровати.
Сутки Левченко проспал - после успокоительного укола погрузился в муторное бесцветное забытье, будто попал в густой туман, и поплыл в этом тумане, поплыл - так и пропутешествовал, не видя ничего и не ощущая берегов, потом очнулся, приподнялся на постели:
– Где я?
Видок у него был ещё тот: темная трескучая щетина, превратившая Левченко в беспощадного абрека, черные провалы под глазами, распухший нос и отвисший подбородок.
И - боль. Боль во всем теле. Каждая мышца ныла, источала слезы...
– Где я?
– вновь ошалело спросил Левченко.
На соседней кровати, - это была скрипучая раскладушка с продавленным алюминиевым каркасом, - зашевелился лохматый, рыжий, как огонь, мужик:
– В заднице! Не мешай спать!
Рыжий спал, хотя за окном был день - ненастный, туманный, с пороховым угрюмым небом и многослойным машинным гулом, доносящимся из-за деревьев. Левченко обессиленно опустил голову на подушку. Он находился в том состоянии, когда человек не помнит абсолютно ничего - ни имени своего, ни города, в котором живет, ни прошлого, ни настоящего, ни друзей, ни недругов...