Охота на охотников
Шрифт:
Сделав восхищенную мину на лице, Каукалов прищелкнул языком, поднял правую руку с грозно оттопыренным большим пальцем:
– Во!
– А корешка пригласить, значит, не хочешь?
– в третий раз спросила Майя. Вот настырная баба! Каукалов едва не закашлялся от такой настырности, даже в носу защипало, словно на нежную ткань попало что-то кислющее, злое, он прочистил себе горло и спросил:
– Тебе что, меня не хватает?
– Хватает... Хотя добавочная порция никогда не помешает!
– Она засмеялась без тени смущения на лице.
– Слушай, ведь вы с Илюшкой до недавнего времени были не разлей вода. Мы уже привыкли к этому. А сейчас... Что произошло?
– Как привыкли, так и отвыкнете!
– Собственная грубость принесла Каукалову некоторое облегчение. Это он отметил уже давно: раздражение или злость нельзя держать в себе, надо обязательно выпускать, словно лишний пар, который ничего хорошего человеку не дает. Выпустишь парок - сразу легче становится.
В ответ Майя поцокала языком, отправила в воздух ещё одну дымную фигуру - как и в первый раз, квадрат. Каукалов стремительно шагнул к ней, молниеносно запустил руку под юбку и, сжав пальцами одну крепкую, туго обтянутую шелковыми трусиками половину, притянул Майю к себе.
Та едва не подавилась очередным дымным кольцом: Каукалов причинил ей боль.
Через час Каукалов, расслабленный, с вялыми мускулами и приятным звоном усталости, прочно поселившимся в висках, в затылке, и вообще во всей голове, лежал в кровати между Майей и Катей и гладил по животу то одну свою даму, то другую - живот у Майи был более более мягким, чем у Кати, и это невольно наводило на мысль, что земные услады Майя познала раньше Кати. Неожиданно он предложил:
– А не создать ли нам с вами, девочки, публичную библиотеку?
– Это что ещё такое?
– Публичная библиотека - это публичная библиотека. По-моему, этим все сказано. Ничего не добавить, ничего не убавить.
– С красными фонарями, что ль?
– Майя насмешливо фыркнула.
– Так уж лучше бы мы организовали её в Хургаде. Было же предложение... Мы бы с Катькой тебе, как нашему спонсору, делали отчисления... А дом с красными фонарями - это целая морока. Надо зарегистрировать в Министерстве юстиции, нанять бухгалтершу, платить налоги, часть кошелька отстегивать рэкету и так далее. Ты готов?
– А почему бы и нет?
– Каукалов хмыкнул.
– Рэкет - это я и есть. Сам себе и отстегну.
– Семнадцать процентов московских путан больны сифилисом. Тебя эта цифра не пугает?
– Не пугает.
– Пять процентов больны триппером. Удивительная штука - триппера много меньше, чем сифилиса, хотя сифилис - болезнь более страшная. Тебе не жалко нас с Катькой?
– А вы будете обслуживать только одного клиента, так что медицинская чистота гарантирована.
– Это кого же?
– Майя насмешливо сощурилась.
– Меня.
– А перебора не будет? Мы ведь с Катькой девушки такие...
– Майя красноречиво покрутила пальцами в воздухе.
– Разборчивые?
– И разборчивые и... в общем, любим, когда чай заваривают покрепче.
– За этим дело не станет.
– Ну смотри...
– Майя погрозила Каукалову.
– Потом не отрабатывай назад.
– На щеках у неё появились мягкие маленькие ямочки, от которых у всякого нормального мужика перехватит дыхание. И вообще Майя после Хургады здорово похорошела.
– Чихать по-французски отныне, значит, будем втроем.
Каукалов непонимающе глянул на неё - он не знал, что такое "чихать по-французски". Майя хмыкнула:
– Ты что, никогда не болел французским насморком?
– Никогда, - подтвердил Каукалов.
– Ну ты и даешь!
– Майя даже присвистнула.
– Это так же ненормально, как и целка в седьмом классе школы.
– Считай, что мне не повезло. Теперь признайся, когда у тебя в первый раз был мужчина?
– вдруг спросил Каукалов.
– Лет в пятнадцать небось? И тогда тебе уже было известно, что такое "французский насморк"...
Майя фыркнула:
– Что-то ты совсем ко мне, как к дурочке, относишься...
– В тринадцать лет?
– Уже теплее, но все равно в тринадцать лет среди девчонок невинных почти нет.
– В одиннадцать?
– Почти попал в цель... Но все равно промахнулся. Имей в виду, что девчонки ныне водятся только в люльках да в колясках. Как только девочка выпала из люльки и начала ходить - она уже не девочка. На неё сразу кто-нибудь заберется. А дальше уже пошла нормальная взрослая жизнь. Как видишь, начинается она гораздо раньше, чем девочка научится выводить в тетрадке первые буквы алфавита.
Говорила Майя с насмешливым спокойствием, кое-где речь сдабривала матерными словами, и, надо признаться, мат нисколько не портил её наоборот, она от этого становилась только желаннее, вот ведь как. Каукалов, заводясь, погладил её по размякшему животу и повернул к себе спиной.
Ему вспомнилась Ольга Николаевна, он стиснул зубы и, закрыв глаза, глухо застонал - представил себе, что сейчас овладевает ею. Сделал несколько резких движений, всаживаясь в Майю едва ли не целиком, стремясь проникнуть в нее, погрузиться в теплую желанную плоть по самую макушку, застонал сильнее, и Майя также ответила ему стоном.
Очнулся Каукалов лишь тогда, когда почувствовал легкое похлопывание по собственной заднице и услышал смешливый голос Кати:
– Эй, нельзя ли потише? Вы своими темпераментными хрипами дом развалить можете!
Каукалов сник, - в нем словно бы разом иссяк запас сил, откинулся на спину и произнес довольно беззлобно, что совсем не было похоже на него:
– Ну и сволочь же ты, Катька!
Образ Ольги Николаевна, так ярко высветившийся было, померк, Каукалов даже не заметил, когда это произошло, вот ведь... Как ни странно, ему сделалось легче. Он повернулся к Кате.