Охота на охотников
Шрифт:
Собственно, на этого человека без содрогания смотреть было нельзя. На шее у него бугрился страшный, лоснящийся, кровянисто-красный свежий шрам.
У Майи невольно мелькнула мысль, что этому человеку отрезали голову, дали немного стечь крови, а потом голову нахлобучили на шею снова. Она передернулась всем телом, отметила также, что где-то уже видела этого здоровяка, но память ей ничего не подсказала, да и поздно уже было что-то подсказывать... Здоровяк поднес сережку к её лицу, сделал короткое завораживающее движение. Майя почувствовала, как здоровяк ухватил её одной рукой за плечи, другой за голову, одновременно закрывая пальцами рот, не давая крику выхлестнуться наружу, и в ту же секунду сделал резкое движение, сворачивая ей голову набок.
Последнее, что Майя услышала, был хруст собственных костей в шейных позвонках, потом её ослепило яркой парализующей болью, но свет этот, болевой, оглушающий, горел недолго - в следующий миг она провалилась в темноту.
У неё сами по себе, безвольно, судорожно задергались ноги, заскребли каблуками по снегу, из рук вывалилась сумка, раскрылась на лету, и из неё зелененькой проворной птичкой вымахнула стодолларовая бумажка, прилепилась к твердому снежному застругу, гребнем вставшему на закраине пешеходной дорожки.
Здоровяк аккуратно опустил дергающуюся, хрипящую Майю на снег, проворно отпрянул от струйки крови, фонтанчиком выбрызнувшей у неё изо рта, подхватил купюру со снега и положил себе в карман. Потом, не оглядываясь, проворно побежал по проулку к щитам, огораживающим какую-то водопроводную яму, и исчез за ними.
Никто бывшего мастера спорта не засек, Майя же осталась лежать на снегу. Немного подергалась и затихла.
Стайка воробьев, совершенно не боясь, опустилась на снег рядом с ней, один из них клюнул кровянистую дорожку, вытекшую из-под головы Майи, возмущенно чирикнул - видать, высказался по поводу того, что обманулся: по части крови он не был специалистом, второй воробей заглянул в распах раскрывшейся сумки, ничего путного там не обнаружил, также возмущенно чирикнул, и стайка поднялась в воздух.
Бывший мастер спорта Игорь Сандыбаев вычислил Каукалова. Он имел те же связи, - и в тех же кругах, - что и калининградский авторитет С Печки Бряк.
То, что милиция не найдет людей, напавших на него, Сандыбаев понимал хорошо. Он видел, что делается кругом, как непрофессионалы подменяют в милиции профессионалов, как из правоохранительных органов уходят люди, которые могут что-то делать, и их тут же перехватывают банки и охранные структуры.
Происходят процессы, от которых вся страна будет заикаться ещё долго-долго, поэтому Сандыбаев решил не отставать от времени и сам потихонечку занялся разбоем.
Только вот в случае с двумя парнями он оступился, дал маху и из-за своей нерасторопности чуть не лишился жизни. Выйдя из больницы, начал самостоятельное расследование.
Как-то на витрине "Не проходите мимо" он случайно увидел фотороботы двух преступников - внутри у него словно бы сработал некий механизм, даже что-то щелкнуло, Сандыбаев неверяще втянул сквозь ноздри воздух, с шумом выдохнул: "Это они!" Ему удалось сорвать листки с доски.
Показал один фоторобот друзьям в компании, близкой к солнцевской группировке, потом в другой, связанной с балашихинской "боевой бригадой", затем в третьей - кунцевской... Через несколько дней у Сандыбаева имелась на руках бумажка с фамилией Каукалова. Обошлось это Сандыбаеву в триста долларов. Оставалось только узнать адрес, но это было несложно.
Когда он увидел Каукалова утром, выходящим из подъезда, то почувствовал, что глотку ему стиснула чья-то незнакомая жесткая рука, а на глаза словно бы упала красная пелена: именно этот парень сел в его машину на заднее сиденье и на глухой, едва освещенной улице, ведущей к Марьиной Роще, достал из кармана стальку.
У Сандыбаева возникло непреодолимое желание немедленно кинуться на этого человека, сомкнуть на его шее пальцы, сломать позвоночник, он едва сдержал себя и опустил голову, чтобы Каукалов не заметил его лица.
А Каукалов вожделенно потянулся, вскинул к небу загорелое сытое лицо, потряс руками, разминаясь, и побежал по дорожке к станции метро. Сандыбаев двинулся следом.
Он мог бы убить Каукалова сегодня же и тем самым навсегда "закрыть тему", как выразился один поэт, но решил поступить по-другому - сперва выследить второго злодея, компаньона этого жизнерадостного загорелого убийцы.
Не помешает также, если он уберет и кого-то из близких этому человеку людей - допустим, мать, дядю, тетю, жену, любовницу, если таковые имеются... Пусть этот подонок помучается, пару раз околеет от ужаса перед смертью.
Первыми, кого углядел Сандыбаев, были веселые молодые подружки, пришедшие вместе с Каукаловым. Бывший спортсмен хорошо запомнил лица девушек - он словно бы сфотографировал их - и стал ждать, когда они покинут квартиру своего хахаля.
Сандыбаев облюбовал для наблюдения скамейку, напротив каукаловского подъезда, слабенько прикрытую прозрачной тенью облезлых зимних кустов, на которых прочно застыл, будто приклеившись, плотный серебристый снег. Было морозно, - его после больницы не спасала никакая теплая одежда, - в костях словно бы навсегда поселился холод, но он терпеливо дежурил у подъезда Каукалова, ждал добычу...
И дождался.
Каукалов не знал, что Майи больше нет, - на площадке около станции метро он метался от одного ларька к другому, от киоска к киоску, от павильончика к павильончику - тут были и стеклянные, выстроенные по единому грамотному проекту магазинчики, и дикие, почти цыганские палатки, - покупал продукты и выпивку. Он приобрел четыре бутылки шампанского, водки, десять бутылок хорошего австрийского пива, - вспомнил старый армейский принцип: какая же водка может быть без пива?
– купил три упаковки слабосольной, невольно вызывающей своим аппетитным видом обильную слюну семги, колбасы-салями двух сортов в фирменной заморской облатке, ветчины, конфет и разного печенья - сладкого, пресного, соленого, - сделал несколько пробежек, совершая "чартеры" от станции метро домой и обратно, забил доверху холодильник и выехал в город.
В центре он неожиданно повстречался с человеком, которого не видел уже долго. Очень долго.
На ходу его кто-то с силой дернул за рукав, Каукалов сердито вывернул руку, выматерился сочно, громко, совершенно не стесняясь - ему было плевать, что эту неприличную, лишь недавно дозволенную к печати ругань слышат женщины, - но тут его потянули сильнее, и Каукалов, мигом наливаясь бешеной злобой, обернулся.
Вся злость его разом улетучилась, когда он увидел того, кто пытался его задержать. Каукалов присел, широко раскинул руки, будто собирался принять в объятия медведя, улыбнулся широко: