Охотники на дьявола
Шрифт:
— Пусти руку, ты делаешь мне больно, — сказала она и вновь повторила: — Нет, ты не уедешь. Ты принадлежишь мне.
Франк рассмеялся ей в лицо.
— В самом деле? А я все время думал противное.
Она спокойно взглянула на него.
— Замолчи лучше. Что ты хочешь сказать: что я была твоей любовницей?.. Кому ты это скажешь: мне? — я это знаю. Другим? — Но в деревне это каждому известно.
Я лежала в твоих объятиях — и не отрицаю этого; не отрицаю и более важного: что это ты указал мне путь, ведущий к Богу. И Пьетро так же, как и я, не станет этого отрицать. Скажи это ему сам,
Американец помедлил немного, затем громко начал:
— Да, он указал мне дорогу.
— Ты слышишь? — сказала Тереза. — И я тоже скажу, что ты сделал. Ты водил меня к пророку, хотя знал, что я не хотела этого; ты говорил мне о вещах, о которых я раньше ничего не знала. Мы хорошо знаем, что Бог послал тебя! Но мы знаем также, что ты сам не веришь в Его мощь. Ты был лишь орудием, но считал себя мастером…
Ее слова звучали пророчески.
— Труден путь, усеянный терниями и камнями. Шипы колют босые ноги, и кровь бежит яркими струйками… А я продолжаю идти, и сверху льется яркий свет. Туда стремится мой взгляд, не замечая змеи, ползущей меж камней. Она должна ужалить меня, но ноги несут меня все выше, выше!.. Эта змея — ты! Ты ужалил меня. Но вот кончено последнее мучение; плоть побеждена, и душа блаженно упивается, а ты стоишь там внизу, смотришь сюда, и червь обиды пожирает тебя… И вечно ты будешь пресмыкаться на этой грязной земле, бродя по всеми странам одиноким, без друзей.
Вот ты бежишь и несешь на своих плечах вечную смерть… через моря и горы, через глубокие долины и далекие равнины… Вон я вижу тебя — ты сидишь в отдалении, и белый мрамор отбрасывает солнечные лучи. Кругом возвышаются огромные дворцы, а ты неподвижно уставился в землю. Кто-то назвал твое имя… ты слышишь мой голос. А тучи закрывают солнце…
Он схватил ее руки.
— Дальше, Тереза, скажи, что ты видишь еще?
— Я не знаю… не знаю. О, как я устала! Проводите меня домой. Покойной ночи, братья! Покойной ночи, сестры! Молитесь обо мне.
Франк Браун медленно направился к выходу.
Весь дом был окружен крестьянами.
Под его окнами стоял Скуро. Они посторонились и дали ему дорогу.
— Итак, вы пускаете меня в дом, но выйти я не имею права?
— Нет, вы можете и выходить куда угодно… в деревню или в сады, даже на озеро… Только за вами будет следовать двенадцать человек…
Крестьяне сдержали слово. Они окружали его дом по ночам, сменяя друг друга каждые три часа. Несмотря на это, Франк мог бы легко ускользнуть. Но что-то удерживало его здесь: не то любопытство, не то алчная потребность дождаться чего-то, что должно случиться. Он не мог найти покоя: то катался по озеру, то ходил по садам; потом снова часами валялся в траве и мечтал.
Никто из стражи не разговаривал с ним; это его мучило: ему нужен был кто-нибудь, кто бы его слушал.
Тогда он прибег к маленькой хитрости.
Каждый раз, когда вся деревня приходила к святой, он уходил из дому. Он устраивал тогда самые дикие прогулки, мчался, как пуля, по долине, и парни гнались за ним. Тогда к нему приставили самых ловких крестьян. Это лишило их возможности присутствовать на собраниях и бесило их всех, особенно Ульпо.
Однажды Франк предложил Ульпо такое условие: он будет ходить с ними на собрания, когда им угодно, так что им не придется бегать за ним по пятам, но они за это должны отвечать на его вопросы.
Парень не знал, что сказать. В это время вышла Тереза.
— Святая сестра, — заявил ей Ульпо, — господин хочет пойти на собрание…
— Пусть придет, — ответила девушка.
С тех пор Франк вечера проводил на собраниях мистера Питера, а днем разговаривал со своей стражей.
Пророк сделал некоторые особые приготовления к новой битве. На этот раз Франк Браун сильно опоздал. Молитвы, пение и исповедь приходили уже к концу. Пророк встал и благословил вино. Все теснились около чаши и жадно глотали напиток.
Франк Браун взглядом окинул собрание. Здесь были все, кроме Раймонда со слугой и старой Сибиллы Мадруц-цо.
Франк вспомнил, что не видел ее последние дни на собраниях. Не заболела ли она?
Наконец, Ронхи ударил о пол палкой, и началась музыка. Музыканты и хор трижды исполнили великопостную молитву, после чего им стали подтягивать все остальные.
Они ударяли в ладоши и отбивали такт ногами. Пение становилось все учащенней и принимало все более дикий и возбужденный характер.
Тогда пророк встал и обратился с речью к присутствующим. Он сказал, что нужно бороться с сатаной истязаниями.
Двенадцать парней поставили на пол свечи, сбросили пиджаки и рубашки и сняли плети, розги и кнуты. Затем они разом подняли руки, музыка заиграла, и плети опустились на голые спины; никто не бил сам себя, каждый опускал свою плеть на тело другого.
Тереза приподнялась на месте, чтобы не упустить ни малейшей подробности этих истязаний.
— Бейте сильнее! — кричала она. — О, раны! Раны… Раны!
Другие присутствующие также бросились на подмостки, разделись и смешались с первыми.
Матильда Венье была первой из женщин, вступившей на подмостки; за ней поднялись еще несколько. Возле Терезы раздевался Джироламо Скуро. Он свернул в узелок рубашку и пиджак и сел на него; потом он снял сапоги, встал и спустил штаны. Совсем голый, он снял со стены плети и начал стегать налево и направо: куда попадала его плеть, там кожа срывалась кусками.
Тереза смотрела нерешительно вокруг себя. Вдруг взгляд ее упал на Джино, забравшегося под ее стул, когда хватали детей; здесь его никто не заметил. На его теле не было ни капельки крови; оно было нетронуто, без единого пятнышка.
Глаза Терезы засияли.
Она сделала знак мальчику, который выполз из-под стула и ласково прижался к ней. Она взяла его на руки, подняла и горячо поцеловала, затем усадила его на стул, а сама стала перед ним на колени.
— Хочешь ли ты отдать свое тело за Того, Кто умер за нас на кресте? — громко спросила Тереза и пальцами пояснила глухонемому ребенку, о чем его спрашивает. Мальчик понял слова ее, но не понял их смысла. Он почти радостно кивнул головой.
Тогда Тереза снова заключила его в своя объятия и покрыла лицо мальчика горячими поцелуями.