Ои?роэн

Кочешкова Елена А.

...Сколько мне исполнилось в тот год? Лет шесть, не больше.

Тэми появился на свет поздней весной, когда все вокруг ликует и празднует свое продолжение. Но я не радовалась – брат родился до срока и сразу было видно, что он какой-то не такой. Однако, недоделанный и убогий, этот новый человек отнял у меня мою мать, стал для нее средоточием всего мира.

Мне остались только огрызки.

«Выброси его! – кричала я, сжимая кулаки и топая ногами. – Он гадкий! Он нам не нужен!»

Мать смотрела на меня с укором и называла дурехой. Она-то сразу полюбила это маленькое нелепое создание. Но в ту пору я еще не знала, что у нее был выбор, не понимала,

что брат появился в нашем фургоне не случайно. Мне казалось, это какой-то неотвратимый злой рок. Впрочем, для сопливой малявки, так оно и было. Никто ж меня не спрашивал, хочу ли я делить свою мать и всю свою жизнь с кем-то еще. Никто не дал мне выбора – иметь здоровую красивую сестричку или братца, который так и не встал на ноги, не научился держать ложку и называть меня по имени.

Тэми виделся мне истинным отродьем демонов. Не потому, что был некрасив, нет... На самом деле он очень быстро стал милым большеглазым малышом. Но брат мешал нам спать, пачкал постель, создавал для меня прорву новой неприятной работы. А самое ужасное – мама не спускала его с рук. Он всегда был с ней, не оставляя места для меня. Мать обожала Тэми, целовала без конца и никогда не сердилась на ор да грязные пятна. А я ощущала себя ненужным куском лошадиного помета. И ненавидела его.

Когда брат умер, я долго верила, что это случилось по моей вине, хотя мама сразу сказала – то лишь воля богов. Тэми с самого начала был обречен, потому что родился не таким как все. Повитуха не давала ему и года, а он прожил почти два.

Его смерть не принесла мне радости – к тому моменту я таки успела полюбить младшего, и после долго еще видела страшные сны о безъязыком увечном брате, который вдруг научился ходить и говорить... чтобы раз за разом вести меня куда-то во тьму.

Я до мяса грызла ногти, шарахалась от любого громкого звука и выдумывала сотни безумных ритуалов, которые могли бы отвести от меня беду. Но ничто не помогало. Кошмары кончились только после того, как мы вернулись в степь, нашли хорошую шаманку и та провела обряд отсечения. Тогда-то я и узнала, что это такое.

Брат мне больше не снился, а если и снился, то уже не пугал.

Постепенно я почти забыла этот кусок нашей жизни.

Так было проще.

Пока не появился Вереск... Безногий немой мальчик, на которого я даже смотреть не хотела, покуда Патрик и эти двое колдунов не поставили его на ноги, не вернули ему Силу и возможность жить если уж не как все, то хотя бы около.

А потом родился мой сын... И был момент, когда я вдруг стала вспоминать очень много – кусками, обрывками, ускользающими образами. Вспомнила, как однажды застала мать в слезах над спящим братом. И как сама плакала среди ночи от того, что хотела спать, а он орал, хотя ему было уже больше года. И как пыталась вложить ему в руку хоть самую простую игрушку, но маленькие мягкие пальцы ничего не держали, а я злилась и не могла понять, на кого злюсь – на него, на себя или на всю эту жизнь.

В день, когда Рад неловко сделал свои первые шаги, держась за мою руку, я напилась как портовая шлюха и сквозь хмельной туман увидела во сне брата, чье лицо давно уже позабыла. Он был вовсе не похож на моего сына.

4

Рад пошел в середине зимы.

Только увидев, как осторожно он переставляет маленькие ножки я поняла, сколь сильно боялась, что этого не случится. Весь вечер потом заливала запоздалый страх кислым зиром, любимым пойлом всех степных людей. Осушала одну пиалушку за другой, сидя в одиночестве в своем маленьком тэне. Крепкая брага из кобыльего молока быстро свалила меня с ног, и я уснула в обнимку с сыном, шепча ему глупые ласковые слова о том, какой он хороший. Шептала и словно ощущала рядом еще одного маленького мальчика, который так и не сумел обрадовать нас с матерью своими шагами. Думала, брат приснится мне этой ночью, но, когда сон забрал меня в свои объятия, я увидела совсем другого человека. Того, чьи ноги тоже были скованны недугом.

К утру в степь пришел нарук.

Ветер дул крепко, но разогнаться как следует он еще не успел, так что меня даже не сдуло, пока я быстро бежала от своего тэна к соседнему. Вей, вся пропахшая ароматной стряпней, тут же подхватила Рада, завернутого в теплое овчинное одеяло. Сын, конечно, не успел замерзнуть, а вот мои руки за несколько мгновений стали двумя ледышками. По-хорошему в такую погоду стоило сидеть у своего очага и носу не высовывать, но мне до зарезу нужно было поговорить с шаманом.

Кайза сидел у очага и плел одну из своих кос. В черных, как смоль, волосах было много серебряных нитей... Он посмотрел на меня внимательно, в глубине глаз мелькнуло что-то чему я не знала названия.

– Поговорить нам надо, – сказала я ему без предисловий.

Шаман доплел косу и встал.

– Идем.

– А покушать-то! – возмутилась Вей. – Лепешки остынут!

– После, – отсек ее слова Кайза. И посмотрел на меня. – Идем.

– Кайзар! Ну куда ты девочку тащишь в такую-то холодину?! Сидели бы здесь, никто уж ваши разговоры слушать не будет, – и она строго зыркнула в сторону Шиа, которая, закусив губу от предвкушения чего-то интересного, глазела то на меня, то на деда. Бабкиного взгляда девчонка не заметила вовсе, и я могла бы поклясться, что э т авсе услышит. Козявка любопытная...

– Идем, – снова сказал мне шаман.

Он снял с деревянного сука на столбе тяжелый плащ, подбитый волчьими шкурами и накинул мне на плечи.

В шаманском тэне было холодно и как всегда особенно сумрачно. Кайза растопил очаг так быстро, словно прятал огненные искры за пазухой.

Не к месту вспомнился Лиан с его фокусами. Как красиво танцевало пламя на иссеченных шрамами ладонях...

Я хотела снять плащ, но Кайза положил мне руку на плечо.

– Оставь, – он сел рядом и снова внимательно заглянул в лицо. Снова глаза его сделались странными, колдовскими. – Сказывай, что случилось.

Я сделала вдох и выдох. Опустила ресницы, чтобы не видеть этого пронзительного взгляда. Кайза мне нравился. Нравился своей спокойной силой, своей надежностью. Но эта же сила и пугала меня, словно говорила – держись подальше, коли не хочешь обжечься.

– Вереск мне снится, – говорить было трудно. Слова застревали в горе колючими рыбьими костями. Шаман это видел, не торопил. Я завернулась плотней в его плащ. Мех приятно касался щеки. – Не так снится, как иные люди... Будто и не сны вовсе. Будто вижу его наяву. И помню все потом.

– Что же сегодня увидала? – Кайза все смотрел на меня, а я смотрела в огонь.

– Худо ему там. Лошадь свою давно потерял, холодно, жрать почти нечего... Кайза, это ведь просто сны, правда? Это ведь не в самом деле?!

– Сама-то веришь? – невесело усмехнулся он, и я ощутила во рту горечь, словно хлебнула полынного настоя.

– Кайза... отчего так? Как такое может быть? Я ж не маг...

Шаман нахмурился, скулы обострились на его лице.

– Давно эти сны видишь?

– Давно...