Ои?роэн

Кочешкова Елена А.

– Чего ж молчала?

– Ну... так а чего говорить? – я боялась смотреть ему в лицо. Ощущала себя маленькой и глупой. Но вдруг рассердилась – на него, на себя, на этот страх. Вскинулась в ответ, выпуская давний, глубоко запрятанный гнев: – Зачем вообще ты его отослал?! Мало ему бед было?! А если сгинет он там вовсе?! Он же...

Мне хотелось сказать, что он калека, что совсем еще мальчишка, хоть и вырос выше меня. Сказать, что это было слишком жестоко – отправлять его одного прочь.

Сказать, что я должна была поехать с ним...

Кайза тронул рукой кончик своей косицы, на котором висела вплетенная медная бляшка. Губы его сложились

неслышным словом. Он смотрел куда-то в пустоту, будто говорил с кем-то, кого я не видела.

– Не догадалась ты еще сама?

– О чем? – я незаметно утерла слезы.

Он снова уставился в огонь.

– Значит, не время, – сказал тихо, словно сам себе.

– О чем же?!

Но шаман уже закрыл глаза, а когда открыл, просто улыбнулся мне – обычный человек.

– Не бойся за него. Сильный он. Много сильней, чем тебе кажется. И путь этот надо ему пройти. Нельзя иначе.

– Чтобы шаманом стал?

– Чтобы стал тем, кем должно.

Волчьи шкуры были теплыми, но меня трясло в ознобе.

– Кайза... а мне-то что делать?

Он словно удивился этому вопросу. Приподнял темную бровь.

– Что делать? А чего ты хочешь, Шуна?

Этот вопрос застал меня врасплох. Мне показалось, он не про сны мои вовсе, а про всю жизнь.

– Не знаю... – я почувствовала, как слезы снова подступают к глазам и зажмурилась покрепче, пытаясь их прогнать. – Чтобы вернулся он, хочу. Живой и здоровый.

А там уж будь что будет.

– Значит, вернется.

5

Мне очень хотелось верить его словам, поэтому я кивнула и больше ничего говорить не стала, хотя, наверное, стоило бы рассказать, что именно являли мне такие сны. Но Вереск не любил лишней болтовни... Едва ли он не хотел бы этого. Довольно уже того, что я сама стала свидетелем событий, вовсе не предназначенных для моих глаз.

Эти сны приходили, как и положено, по ночам, но видела я то, что случалось в разное время – днем, на рассвете или в темный час. Видела его в тавернах и под сенью леса, на берегу реки и в тени скал, на краю пустоши и посреди шумной городской толпы. Он старался пореже встречаться с людьми, а если это было неизбежно, держался тихо и скромно, но с достоинством, какого я никогда не замечала в нем прежде. Может быть поэтому, а может, потому что на поясе у него теперь всегда висел короткий гнутый степной кинжал, мало кто пытался потешаться над странноватым пареньком с железками на ногах и седыми косами. Вблизи границы с Дикими Землями так и вовсе поглядывали с уважением – там-то всякий узнает ойроэна по его облику. Но чем дальше оставалась степь, тем меньше находилось желающих приветить ученика шамана. Он стал просто путником, одним из многих неприкаянных, что движутся от деревни к деревне, от города к городу, ища кто еды и тепла, кто заработка, кто чужих кошельков.

Звался тем именем, которое получил в степи.

Чтобы прокормить себя и свою кобылу, брался за любую работу, какую мог осилить. Колол дрова за миску похлебки, разгребал снег, таскал воду, чинил порванные сети и чистил стайки. Все чаще ему удавалось обходиться без костыля, но выбрасывать его он не спешил и железки свои с ног снимать больше не пытался.

Женщины смотрели на него с интересом. Вчерашний мальчик превратился в стройного высокого юношу с широкими плечами, красивым мягким голосом и спокойным взглядом белого ирвиса. Его колдовская суть манила их сильнее, чем свежая кровь на снегу манит волков. Эти невидимые чары мага... Трудно устоять перед ними. На него засматривались и девочки-служанки, и молодые разносчицы в трактирах, даже замужние бабы нет-нет да цеплялись долгими взорами за диковинные седые косы, скользили глазами по лицу, на котором едва начали пробиваться первые мягкие волосы, что однажды превратятся в жесткую белую щетину. А металлические скобы на его ногах да деревянный костыль, украшенный моей резьбой, все они словно и не замечали.

Иные не смущаясь намекали, что не прочь разделить с ним ложе. Он улыбался и делал вид, будто не понимает.

Эта зима стала для него шестнадцатой.

В свои пятнадцать я уже изведала о мужчинах все и немного больше. Да и о женщинах тоже. А в шестнадцать полюбила так, что никого больше не надо, отреклась от этой любви и родила сына, умерев для прежней судьбы.

Где теперь та Шуна, которая ничего не боялась? Ничего и никого... Где та глупая девчонка, которая думала, будто знает о жизни все? Никогда эта жизнь не была для меня простой, но прежде я и не гадала, что случится назавтра, жила одним днем. Сыта, здорова? Вот и хорошо.

Прежде мне и в голову не приходило думать, кто я и чего хочу.

– Кайза... – я потерлась щекой о меховой край плаща. – Верно говорят, ты знаешь обряд отсечения?

– Знаю, – кивнул он. – Как не знать. Это одно из первых дел, какому учат шамана.

Я улыбнулась.

– Выходит, и Вереск уже умеет?

Кайза хмыкнул, усмешка тронула его губы.

– Можно и так сказать.

– Ясно... Я хочу, чтобы ты провел его для меня.

– Кого отсекать надумала? – лицо шамана выглядело спокойным и бесстрастным. Он отыскал за пазухой трубку и не спеша раскурил ее.

– Да этого... папашу Рада, – произносить имя Лиана вслух я давно уже не могла.

Кайза выпустил в воздух тонкую струю дыма, глянул на меня искоса.

– А не надо тебе уже. Само отвалилось.

Я уставилась на него удивленно. Не поверила. Так и хотелось сказать «брешешь все!», да разве такое шаману говорят?..

Прислушалась к себе. Неужели правда?

– Я все еще ненавижу его.

– А любишь?

Я задумалась. Надолго. Кайза успел докурить свою трубку и выбить ее о камень, что лежал в основании очага. За войлочной стенкой тэна глухо выл нарук.

– Жена волнуется, – сказал вдруг шаман. – Пойдем назад. Если сможешь сказать мне «да», проведу обряд.

Я не смогла. Ни в тот день, ни позже.

Ненависть во мне еще жила, а любви не осталось. Видать, вся сгорела.

Да и ненависть уже прогорала.

6

Другое имя теперь звучало в моем сердце, и было мне от этого сладко, как от спелых персиков, и горько, как от рыбьей желчи. Не хотела я слышать его в себе и видеть не хотела во по ночам того, кому оно принадлежало, да только боги о моих желаниях не спрашивали.

Покатился камешек с горы...

...Я была с ним рядом, когда он засыпал – голодный и одинокий, как последний шарик тсура в его заплечном мешке. Эти шарики я сама накрутила, сунула ему в дорогу, а он почему-то берег их...

Я была рядом, когда он заблудился и оказался в том лесу, далеко от всякого жилья, от тепла. Когда проснулся поутру под боком у своей кобылы, весь белый от инея и понял, что она мертва.

Была рядом, когда он шел через этот лес, не веря, что выйдет к людям, но все-таки выбрался, нашел дорогу к огню и крову.