Окно с видом на площадь
Шрифт:
Маленькая церковь заполнялась прихожанами, и вскоре запел хор. Прихожане встали и присоединили свои голоса к молитве. Затем на кафедру взошел священник, чтобы прочитать проповедь. Мое беспокойство утихло, и я чувствовала себя умиротворенной и более сильной духом. Я знала, что, когда придет время, буду бороться за Джереми с новой отвагой и энергией.
Признаюсь, сначала я не очень следила за тем, что говорил священник. Я предпочитаю спокойных проповедников, а этот словно выплескивал огонь. Тем не менее, когда он кинулся в атаку на волну преступлений, захлестнувших Нью-Йорк и державших его в страхе, я стала слушать внимательно. Порок и разврат — старые грехи человека, увещевал нас священник, но с помощью добропорядочных людей их можно преодолеть и уничтожить.
Не так давно в Нью-Йорке жил человек, напомнил он прихожанам, который боролся против этих грехов с присущими ему мужеством и самоотверженностью. Эту богоугодную борьбу вел человек по имени Дуайт Рейд, и то доброе дело, которое он начал, сейчас продолжают другие. Мы должны помнить, говорил священник, что в начале января открывается дом-мемориал Дуайта Рейда для сирот и при открытии состоится церемония, которую, как он надеется, посетят многие из нас. И он попросил вносить пожертвования на это дело. Здание само по себе уже, с Божьей помощью, закончено, но надо сделать так, чтобы оно работало и процветало долгие годы.
Прихожане внесли свою лепту, а я, отдавая свою, вспомнила тот день, когда Джереми убежал именно в то здание, о котором говорил священник. Вероятно, как представлял себе мальчик, это место должно служить убежищем и сыну человека, память о котором таким образом хотели сберечь.
Когда служба кончилась и прихожане стали покидать церковь, я подождала, пока помещение совсем не опустело. Тогда я встала и пошла боковым проходом, в котором почти никого не было, по направлению к двери. Через два ряда за моей спиной на скамейке сидела женщина и тоже ждала, пока толпа поредеет, чтобы встать со своего места. Голову она склонила и плотно закуталась в мех, как будто ей было холодно, хотя в церкви было натоплено. Я вдруг узнала коричневую шляпку с перьями и сверкающие пряди рыжих волос, выбивавшихся из-под шляпки. И в тот момент, когда я узнала Лесли Рейд, она подняла голову, и наши взгляды встретились. Мгновение мне казалось, что она отведет глаза, нарочно, не желая меня видеть. Но потом она, казалось, передумала и кивнула мне. Она поднялась и боком продвинулась по ряду. Я стояла и ждала. Подойдя ко мне, она указала на боковую дверь, через которую легко можно было выйти.
Церковный двор был покрыт глубоким снегом, и мы ухватились за руки, помогая друг другу пробраться к боковой калитке.
Мы не говорили с ней, пока не выбрались на тротуар и не направились к Пятой авеню. Миссис Рейд взглянула на меня с грустью.
— Я не хотела, чтобы меня узнали, — тихо объяснила она. — Если бы кто-нибудь увидел меня здесь, для меня это просто так не кончилось бы. Но я знала об этой проповеди и хотела услышать ее.
Она выглядела в это утро спокойной и печальной, не такой отстраненной и недоступной для общения, как раньше. Как и всегда, я созерцала ее красоту, удивляясь в душе, что женщина может быть такой красивой. Ее кожа и вблизи выглядела прекрасной. Ресницы, бросавшие тень на глаза, были густы и изгибались вверх, а брови, аккуратно подправленные, образовывали линию, которую можно было считать совершенством. Такой была женщина, на которой был женат Брэндан Рейд. Как же он мог смотреть на Сесили Мэнсфилд?
Я удивилась, когда Лесли заговорила со мной не как с полуслужанкой в ее доме, а как с женщиной, которой она могла бы доверять. Повелительная манера исчезла.
— Ничто не может помешать открытию дома-мемориала, — говорила она из-за муфты, которую прижимала к щеке. — Доброе дело, начатое моим мужем, должно продолжаться. Оно не должно пропасть даром.
— А есть опасность, что этому могут помещать? — спросила я, немного удивленная ее словами.
— Не должно быть! — воскликнула она. — Хотя с самого начала мой муж протестует против всего этого проекта.
Было очень странно, что Брэндан Рейд выступает против того, что делается для увековечивания памяти о его брате. И я тут же, совсем позабыв о тактичности, высказала это.
Миссис Рейд снова бросила на меня быстрый трагический взгляд:
— Брэндан всегда завидовал Дуайту. Со времени, когда они были детьми. Дуайт все делал лучше, а намерения Брэндана так и оставались бесплодны. Старший брат не простил младшему, что тот стал тем, кем старший не смог.
Мне казалось, что слово «бесплодны» не могло быть применено к Брэндану Рейду, но мне не подобало говорить что-либо в его защиту перед его женой. Я ничего не сказала, и почти Целый квартал мы шли в молчании. А когда она заговорила вдова, ее голос выдавал растерянность и печаль:
— Дуайт умер в январе, а мой отец — в марте. Всего через два месяца. И это время года, ближе к январю, всегда мне кажется несчастливым.
Она вызывала во мне некоторое раздражение. Я могла, конечно, сочувствовать ей в несчастьях, которые выпали на ее долю. Мне тоже пришлось узнать, что такое горе огромных потерь. Но мне казалось, что у нее была полная возможность стать счастливой снова.
— Многие из моей семьи покинули нас, — продолжала она. — Мой отец, Хобарт Рольф, построил на реке Гудзон дом, который очень нравился моей матери. Когда финансовый крах разорил отца, этот дом был все, что у него осталось. Здесь дом на Бликер-стрит был представлен нам во временное пользование одним из наших друзей. Теперь моя мать живет одна на Гудзоне. Возможно, я скоро навещу ее, если мне удастся уговорить мужа отвезти меня туда. Мне будет полезно выбраться из Нью-Йорка хотя бы ненадолго.
В ее голосе звучали жалобные нотки. Видно, пережитые несчастья занимали слишком большое место в ее одиноких раздумьях.
— Я уверена, что поездка по Гудзону доставит вам большое удовольствие, — бодро сказал я. Она вздохнула.
— Как хорошо иметь такое крепкое здоровье, как у вас, мисс Кинкейд. Вы, кажется, не представляете себе, что такое провести в постели хотя бы один день.
Я подавила в себе желание ответить, что слишком занята для того, чтобы уделять время болезням. Каждому в доме, я думаю, было ясно, что слабое здоровье Лесли Рейд было порождением ее фантазий. Доктора исправно снабжали ее всевозможными лекарствами, но всегда оказывалось, что это не приносило ей существенного облегчения.
— А что будет с детьми, пока вы будете в отъезде? — спросила я.
— Мы думаем взять Селину с собой, — ответила миссис Рейд. — Мисс Гарт останется с Джереми. Мальчик плохо переносит путешествия, и лучше не брать его с нами.
«Помимо этого, вы не переносите его», — подумала я с возмущением. Вероятно, она почувствовала мое неодобрение, ибо улыбнулась мне задумчиво.
— Я знаю, вы думаете, что я несправедлива, мисс Кинкейд, а это не совсем так. Я верю, вы очень стараетесь помочь Джереми и надеюсь от всего сердца, что действительно можно что-то сделать для него. Ну а пока меня больше всего беспокоит его общение с Селиной.
— Но ведь он любит свою сестру, — поспешила я встать на его защиту. — Он старается не замечать ее, когда у нее возникает желание подразнить его, и я уверена, что он действительно глубоко привязан к ней. — Зайдя так далеко, я решила пойти еще дальше. — Я думаю, однако, что мисс Гарт часто слишком сурово обращается с мальчиком. Он еще не оправился от серьезного потрясения, и с ним следует обращаться намного мягче.
— Я поговорю с ней, — пообещала миссис Рейд. — Я знаю, она убеждена, что детей надо воспитывать в строгости. В конце концов, она была и моей гувернанткой, когда я была совсем молодой девушкой. И, конечно, в нашей семье она находится на привилегированном положении. Я полностью доверяю ее суждениям, но постараюсь уговорить ее быть более снисходительной к Джереми, если вы думаете, что это разумно.