Окно с видом на площадь
Шрифт:
— Дядя Брэндан, — сказала она, — что такое inamorata? Дома Гарти и мисс Меган говорили, что у вас она есть.
Вопреки небольшому шуму, создаваемому вокруг нас голосами и шуршанием, мне показалось, что в зале воцарилась мертвая тишина. Я ощутила, как мгновенно похолодели мои руки, но не могла придумать ничего в ответ. В конце концов, я ничего и не могла бы сказать, не могла бы защитить себя.
После минуты молчания, показавшейся бесконечной, мистер Рейд холодно сказал Селине:
— Я бы предложил тебе, дорогая, спросить об этом мисс Кинкейд. Подозреваю, что она уже разобралась с этим.
Его слова шокировали меня и разозлили, и все же мне нечего было ответить ему. Положение было таково, что я не могла защищаться, несмотря на свое возмущение и его несправедливость.
Он поднялся и церемонно, не спеша, поклонился нам. И это, конечно, было видно в зале всем, кто в это время смотрел на нас.
— Надеюсь, вы извините мой уход со спектакля. Признаюсь, мне скучно, а я никогда не могу долго выносить скуку. Уверен, что вы сможете доставить детей домой, мисс Кинкейд. Экипаж мне не понадобится.
Я ничего не ответила, и через мгновение он ушел. Наше настроение было окончательно испорчено.
Я знала, что оно было испорчено даже прежде, чем Селина испустила вопль, протестуя против его ухода. И я увидела, что Джереми отводит глаза, и поняла, что он обвиняет в этом неожиданном уходе только себя, хотя это было полнейшей неправдой.
До этого он равно делил свое внимание и восхищение между пьесой и обществом дяди. Это было заметно по тому, с каким вниманием он прислушивался к каждому слову Брэндана Рейда и как смотрел на него. Я постаралась придумать какую-то отговорку, чтобы оправдать уход его дяди, но мне кажется, даже Селина не поверила мне. Оба ребенка поняли, что дядя потерял интерес к нашей компании и ушел, так как больше не хотел оставаться с нами.
Пока шел последний акт пьесы, мое замешательство улеглось, и во мне поднялся гнев. Ни я, ни дети не заслужили такого обращения. Отсутствие уважения, безразличие к чувствам других были невыносимы. Когда представится случай, я ему все выскажу! И пусть он увольняет меня, если ему это нравится…
Мы ехали домой по Пятой авеню, и нам совсем не было весело. Мы должны были бы болтать о пьесе и впечатлениях от театра, но ни у кого из нас не возникало желания разговаривать.
Когда мы въехали на площадь Вашингтона, пошел первый зимний снег. Легкие снежинки падали, покрывая все вокруг толстым слоем и создавая впечатление, что снег никогда не прекратится.
Джереми выдержал до того времени, пока не вернулся домой, а там уже исполнил пророчество мисс Гарт, и ему было очень плохо. Весь вечер потом мы провозились с ним.
Я не знаю, когда мистер Рейд вернулся домой, а может быть, он так и не вернулся. Мне это было, конечно, безразлично. То, что я собиралась высказать ему, не потеряет своей силы от ожидания.
Глава 10
На следующее утро я проснулась от звона колоколов и услышала шорох снега за окном. Я встала и с нетерпением направилась к окну, чтобы посмотреть на первозданную красоту первого снега.
Ветви аиланта были оторочены белым, а на карнизе лежал толстый слой пушистого белого снега. На однообразные крыши были накинуты белые покрывала, и печные трубы были украшены шапочками из снега. Даже скучная аллея конюшенного Двора несла печать прикосновения красоты. Фуллер уже был на ногах и деловито разгребал снег, расчищая дорожку от каретного сарая до задней двери дома. Над городом стояла тишина, обычная для снегопада.
Натянув на себя капот, я подошла к камину, чтобы зажечь огонь. Как правило, по воскресеньям я отправлялась на конке в церковь, которую обычно посещала с матерью, но в это утро мне совсем не хотелось сражаться с сугробами и еле ползущим транспортом. Еще раньше я заметила поближе, на Пятой авеню, церковь, которую можно было бы посетить. Рейды — по крайней мере, миссис Рейд — бывали в более модной церкви, расположенной ближе к центру, и дети часто сопровождали мать. А что делал мистер Рейд, я понятия не имела. Вообще его редко можно было видеть по воскресеньям.
Я помнила о своем гневе и старалась подогревать его, чтобы он не остыл, пока я не найду возможность предстать перед мистером Рейдом и высказать ему все, что у меня накопилось. И все же, подстегивая свое возмущение воспоминаниями, я испытывала тревожное чувство из-за внутреннего стремления к совершенно противоположному — к миру и более спокойным мыслям.
Воскресный день имел еще одну очень приятную сторону: в этот день мисс Гарт уходила навестить своего престарелого отца. Она ждала окончания церковной службы и воскресного обеда в полдень, а потом уходила и отсутствовала весь день и часть вечера. Таким образом, оба ребенка оставались на моем попечении, если только миссис Рейд не выезжала и не брала Селину с собой.
В то утро Джереми не встал к завтраку. Заглянув к нему, я нашла, что он снова погрузился в безразличие и ничем не интересовался. Ему больше нечего было ждать и не на что надеяться, а выезд на спектакль оставил в его душе разочарование. Апатию не рассеяли и мои расспросы о работе над подарком для дяди. Он держал в секрете, что хотел сделать, и работал над подарком, только когда был совсем один. А в то утро и этот интерес покинул его.
Мне было просто необходимо пойти в церковь. Очевидно, снег изменил планы миссис Рейд, и Селина не собиралась с ней. Таким образом, оба ребенка оставались с мисс Гарт дожидаться моего прихода. С наших ступеней при входе уже счистили слой снега, но снегопад продолжался, и они опять покрылись снегом. Все же в снегопад не было противного колючего ветра. Снежинки падали медленно, не завихряясь, и плотно ложились на землю. Площадь Вашингтона превратилась в огромное белое поле, ее тускло-коричневые краски скрылись под покрывалом снега, а все кусты и деревья были укрыты белыми пуховичками. Снег плотно лежал на фонтане, и несколько воробьев прыгали вокруг, отыскивая крошки, рассыпанные там сердобольными горожанами.
Мои юбки мели снег, и я приподняла их повыше, чтобы не сидеть в церкви с мокрым подолом. Я приложила столько усилий, чтобы пробраться по рыхлому снегу, так утомилась, что, когда миновала три квартала и достигла цели моей прогулки, кровь уже стучала у меня в висках. По Пятой авеню, как обычно, двигался транспорт. На улице появились сани, и мелодичное позвякивание колокольчиков добавилось к звукам этого снежного воскресенья.
Маленькая церковь была построена из коричневого камня, который добывался за Гудзоном и был излюбленным строительным материалом для огромного количества домов и зданий в Нью-Йорке. Колокольня, в отличие от церкви, побелела от прилипшего к ней снега, а двери и окна ярко, приветливо светились. Зайдя за низкую чугунную оградку, я поднялась по ступеням вместе с другими прихожанами, которых снегопад не удержал дома.
Органист играл. Глубокие сильные звуки разносились в тишине и усиливали состояние, навеянное светом и теплом в церкви. Ощущение мира и покоя охватило меня, как только я вошла внутрь. Я отыскала место на длинной скамье недалеко от входа и села возле самого прохода вдоль боковой стены, где могла чувствовать себя спокойно и наедине со своими мыслями. Я всегда ценила именно этот момент перед началом службы. Я могла помолиться сама, не нуждаясь в наставлениях священника и его указаниях.
Спокойно обдумывая свой гнев, я перебрала в уме волновавшую меня проблему Джереми Рейда. Более всего мне необходимы были силы и наставления, чтобы помочь ему. Начало было положено. Нельзя было позволить ему опять соскользнуть на тот странный путь, который уводил его в темноту. Именно этого я просила всем сердцем в то тихое воскресное утро.