Олег Рязанский
Шрифт:
— Я не маленькая, — серьёзно ответила девочка, и он поразился, какие у неё большие, взрослые глаза.
— Хорошо, не маленькая. Так как тебя зовут?
— Маша.
— А почему ты такая серьёзная, Маша?
— С чего веселиться-то? Мамка сказала, что зимой с голоду будем пухнуть.
— Не бойся, я оклемаюсь, встану, начну по хозяйству помогать, перебьёмся.
— Чем ты поможешь? — спросила девочка и уточнила: — С одной рукой-то?
— Почему с одной? — удивился Васята.
— Так ведь шуйца [36]
— Чего ты, Машенька, городишь?
Васята откинул правой рукой рядно, повернулся так, чтобы взглянуть на левую руку, и чуть не закричал от ужаса: вместо руки лежал обрубок, замотанный окровавленными холстинами. Он попытался пошевелить им, и сразу же ударила знакомая боль. Васята закусил губу, чтобы не закричать. Маша деловито сказала:
— Лежи, болезный, тебе вредно двигаться. Так мамка сказала. А ещё в тебе две стрелы было, она их сразу там, на поле, вытащила, пока ты без сознания лежал. И культю смолой залила, чтобы антонов огонь не начался.
36
Шуйца — левая рука.
Васята ничего этого не слышал. В голове билась одна-единственная мысль: без руки — не воин. Калека! Если бы он был мужем совета, воеводой или даже сотником... Но он воин, просто воин, умелый, сильный, отчаянный, смелый. Как же теперь? Воин без руки не бывает.
И, словно насмехаясь, вдруг засвербело в пальцах левой руки. Он дёрнулся — пальцы заныли сильнее...
Глава девятнадцатая
Как ни спешил Степан выполнить приказ великого князя, а к сражению на Скорнищевом поле он со своей полусотней опоздал. Уже на полдороге к Переяславлю его встретила волна самых противоречивых слухов, но общий смысл был един: рязанцы потерпели страшное поражение.
Степан решил идти в обход привычных дорог, через восточные малолюдные волости. Он вёл полусотню осмотрительно, не гнал, коням давал роздых, вперёд выставлял сторожу, словно шёл по вражеской земле, а не по родной, рязанской, с детства знакомой.
По слухам, Пронские утвердились вокруг Рязани и в местах, сопредельных с Московским княжеством, а Олег Иванович ушёл с оставшимися ему верными боярами и полками на восток. Во всяком случае, так можно было судить по путаным и сбивчивым рассказам жителей притаившихся деревень.
Чем ближе к бассейну могучей Оки, тем чаще стали попадаться селения: можно было уже примерно представить, где искать воинство Олега Ивановича. Степан решил остановиться на последний перед решающим переходом ночлег в маленькой деревушке, но неожиданно из наползающей тьмы возникли конники.
— Кто такие? — гаркнул верховой, не приближаясь к околице.
— А вы кто? — вразнобой ответили вопросом на вопрос несколько Степановых воинов.
— Русские. — Верховой для убедительности добавил крепкое словцо.
— Вестимо, не татарва, — хохотнули в ответ.
Сам Степан, пока воины перекрикивались, успел проскакать на противоположный конец единственной деревенской улицы и обнаружить верховых и здесь.
«Окружили, значит, — подумал удручённо. — А как же сторожа, что выделил, как делал всегда по привычке, выработанной на меже? Схватили? Если схватили, значит, знают, кто мы, и все эти переговоры для видимости, а сами готовят нападение...»
— Эй, пронские! — крикнул он. — Надо ли русскую кровь проливать без толку? Мы с межи идём.
— А раз с межи, то складывайте оружие, — закричал всадник, похоже, воевода в пронском войске.
— Мы сложим, а вы нас порубите?
— Так вы же русские, — ответил всадник.
Неведомо как рядом со Степаном появился Юшка с двумя заводными конями.
— Сбить воев в кулак и прорваться мы уже не успеем, — сказал он деловито, — а вот вдвоём попробовать можно.
— Ну, как это я их покину? — возмутился Степан.
— Так что, земляк? — опять крикнул воевода. — Я гляжу, долго ты раздумываешь. У тебя полусотня, а у меня две сотни, считай да решай побыстрее.
Ещё некоторое время Степан и пронский воевода продолжали перекрикиваться столь же бессмысленно: и тому и другому было ясно, что стычка приведёт только к ненужным жертвам с обеих сторон. Степан продолжал нелепую перебранку лишь для того, чтобы хоть как-то придать событиям видимость сопротивления.
Наконец он отдал приказ. Его люди сложили оружие, все вместе — пронские и рязанские — разбрелись по нескольким избам, набившись в них, как огурцы в кадушки и приговаривая извечное русское: в тесноте, да не в обиде.
Воевода оказался по женской линии в родстве с боярином Корнеем. Они со Степаном разговорились, выпили — у воеводы в баклажке нашлось на две добрые чарки мёду. Прончанин мимоходом спросил, чего ради Степан с полусотней едет к князю Олегу. Для подкрепления вроде маловато людей, так зачем границу с Диким полем оголять?
И тут Степана осенило.
Он помялся, изображая сомнение, и сказал:
— В конце концов, мы оба русские, и ты должен знать: стало мне известно, что Орда в низовье Дона сбивается.
— И ты молчал! — воскликнул воевода. — Выкладывай всё, что знаешь!
Степан принялся рассказывать. Надо признать, что молодой воевода вопросы ставил толковые, — видно, успел потоптать землю на своей меже. Степану пришлось врать осторожно, с оглядом, прикидывая, как бы сказать не много, но в то же время достаточно, чтобы тот поверил. Чем больше вопросов задавал воевода, тем больше верил Степан, что, пожалуй, внезапная придумка его не столь уж нелепа.
Дальнейшие события это подтвердили. Воевода, чертыхаясь, написал донесение и поздно ночью отправил гонца в Переяславль к князю Владимиру Пронскому. На следующий день Степан узнал от Юшки, что обе сотни пронских уже шушукаются об ожидаемом приходе татар. Знают об этом и бабы в тех домах, где стоят войска. К полудню вернулся смертельно усталый гонец, привёз повеление князя Пронского везти Степана в столицу, а полусотню его держать под охраной и следить, чтобы не болтали зря языком.