Олег Рязанский
Шрифт:
Но слухи о татарах уже ползли от селения к селению, от городка к городку, и когда воевода доставил Степана в Переяславль, слух гулял уже и здесь. Степана привели к ближнему боярину князя Пронского, и он повторил ему всё, что говорил раньше. То же самое он рассказал самому Владимиру Пронскому, Князь выслушал, велел помалкивать и возвращаться к своей полусотне, сам же решил отправить в Дикую степь воинов из своей сторожевой сотни.
Степан понимал, что дело сделано: слухи, один другого тревожнее, уже разошлись по всей Рязанской земле, занятой войсками Пронского, попав на унавоженную почву — к этому времени многие из рязанских бояр, которые, прельстившись
Глава двадцатая
Январь прошёл незаметно — беглецы бывали здесь и прежде и потому быстро устроились, обжились, ходили на охоту, промышляя и пушного, и мясного зверя.
Февраль намёл сугробы у каждого бугорка, каждого пня, засыпал самую малую низинку пухлым щедрым снегом.
Это обеспокоило Олега Ивановича — вдруг по белоснежной нетронутой глади, что образовалась после метелиц на топях, враги переберутся через непроходимые в иное время года болота? Как ни успокаивал его князь Лександра, говоря, что по верху гладь, а под гладью — топь и чем глубже снег, тем зыбче топь, — рязанский князь не переставал волноваться. В конце концов решил сам сходить к болотам, проверить слова союзника и заодно поглядеть на далёкую родину с края межи.
Мещеряки в глубокий снег обычно бегали на лапах, похожих на русские лыжи, только широких, переплетённых лыком и обшитых шкурами короткошёрстных зверей.
Олег Иванович в поход к меже надел по совету князя Лександры такие лапы. Проводник быстро и ловко запрыгал впереди, скользя там, где снег уплотнился под напором ветров. За ним почти так же ловко двинулся дружинник из молодых. А вот Олег Иванович быстро взопрел, с непривычки хлопая широченными лапами.
Как определил проводник край болота, для князя осталось загадкой. Такая же ровная поляна, только, может быть, кустов поменьше.
— Вот смотри, князь, — сказал старший проводник и сунул срубленную лесину в сугроб. Она легко вошла в пушистый покров и упёрлась в скованную холодом землю. Проводник чуть надавил, и лесина опять так же легко, как в снег, пошла глубже. Он отпустил её. Лесина некоторое время торчала, потом едва заметно для глаза начала сама медленно погружаться в развороченный снег.
— Затягивает! — удовлетворённо улыбнулся проводник.
По дороге домой он рассказал князю, что под снегом, какой бы сильный мороз ни стоял на дворе, и под тонким слоем затвердевшей земли болото продолжает жить своей тайной жизнью, в нём ворочаются, перекатываются духи; на зиму они обычно устраиваются в самой глубине и дремлют, но чутко, не то что медведь в берлоге.
— Вроде нашей Макоши, — сказал сопровождающий князя дружинник.
Олег неторопливо брёл на лапах, постепенно осваиваясь, и думал о своём.
Лазутчики из Переяславля приносили странные вести: весь двор Пронских встревожен слухами о татарах, якобы собирающих в Диком поле несметные силы, чтобы обрушиться на русские княжества, и что путь их непременно ляжет через многострадальную Рязанскую землю.
Кое-кто из бояр уже сбежал от князя Пронского, ушёл в леса, кое-кто подумывает сняться с насиженных мест, но пока ещё не решается...
Олег вернулся, довольный своим походом, хотел пойти в баньку, но оказалось, что его уже ждали: явился с повинной старший внук удельного князя Милославского, княжич Ростислав. Видно, понял, что скоро кончится время Пронских, и тогда гнев великого князя падёт на изменников.
Князь не без удовольствия смотрел, как заносчивый княжич, вечно готовый ввязаться в усобицу, сидящий на своём куцем наделе в удельном княжестве деда, словно бойцовский петух на шестке, зыркая глазом — куда бы ударить, униженно молит простить его за глупость, не казнить и не лишать отчины. «Не был бы ты Рюриковичем, — подумал Олег, — заставил бы на коленях ползти через все дощатые сени».
Олег Иванович сидел на стольце в княжеском, сверкающем жуковиньем одеянии в окружении ближних бояр и, хоть были сени тесными, холодными и не убраны коврами, внушал трепет и почтение.
«Внука Милославского прощу, — думал он про себя. — Вот был бы на месте молодого княжича сам старик Милославский, так просто бы не отделался. Но ничего, придёт срок, я ещё повыдёргиваю волоски из его надушенной бороды».
— Встань, княжич, — сказал Олег нарочито мрачным голосом, чтобы провинившийся не уловил снисходительности.
Милославский продолжал стоять на коленях.
— Помогите княжичу встать, вины его к земле давят, — добавил Олег тем же голосом, не обращаясь ни к кому определённо.
Поднялся с лавки боярин Корней, спросил взглядом у молодого Кореева — не рано ли, и, уловив одобрительный лёгкий кивок, подошёл к княжичу.
У великого князя мелькнула мысль: княжич холост, а у Корнея дочь подрастает — уж не жениха ли боярин с колен поднимает? Если так, то это к добру — с Корнеем породнившись, княжич крепко будет привязан к Олегу. Такие, как Корней, крест на верность целуют лишь один раз, до самой смерти — либо своей, либо князя.
Милославский поупирался для приличия, потом позволил себя поднять и подвести к лавке в самом дальнем от княжеского стольца конце. По вине и место.
Открылась дверь, нарушая стройный, хотя и без истинной пышности, ритуал. Кто-то невидимый поманил молодого Кореева. Епифан, склонившись почтительно к самому уху великого князя, испросил дозволения и, получив его, неслышно вышел.
Олег Иванович обвёл глазами два десятка ближних бояр, теснившихся на простых лавках, подумал, что скоро, пожалуй, потекут к нему, как по весне ручейки текут в Оку, и другие. Милославский — тому пример.
Вернулся Кореев, так же неслышно прошёл к стольцу, прошептал на ухо князю:
— У гатей сторожа гонца от мурзы Саламхира задержала. Спрашивает князь Лександра, нужен тебе этот гонец либо завернуть его обратно, дабы своими татарскими глазами тайных путей не выведал.
— Мурза Саламхир? — протянул Олег, пытаясь вспомнить, какое место занимает мурза в сложной иерархии ордынских владык, чингисид он или потомок соратников великого хана.
— Из окружения Мамая, — подсказал Кореев.