Ольга Ермолаева
Шрифт:
Оля дрожащим голосом проговорила:
— Дразнят...
— Как?
— Говорят, что у меня мама живет... с любовником...
B классе была напряженная тишина. Впрочем, слышно, кто-то тихонько шаркнул ногой и скрипнул крышкой парты. Священник стоял и испытующе смотрел на Олю. Правый ус его чуть вздрагивал.
— А правда это?.. — тихо, вкрадчиво спросил он.
Оля вспыхнула и потупилась.
— Отец у тебя есть?
— Нету...
— А где он?..
— Умер...
— А с кем мать
Оля замялась.
— С Сидором Жигаревым, с бродягой,— неожиданно крикнул с задней парты веснущатый белоглазый мальчик, сын Попки Голубкова.
Священник строго посмотрел на Голубкова, потом перевел свой взгляд на Олю.
— Значит, правда... — сказал он, отходя от нее.— Значит, твоя мать и этот, с кем она живет, не почитают храм божий, не почитают закон, установленный господом богом... М-да... И дом, в котором ты живешь, не дом, вертеп, значит. От этого ты и заповеди господни не слушаешь... А ну-ка прочитай мне «Отче наш».
Оля назубок знала эту молитву, но сейчас она со страхом посмотрела на черную тучную фигуру попа и робко начала:
— Отче наш... иже еси на небеси...
— Что ты там бунчишь под свой нос... Громче!..
Оля больше не могла выдержать и упала на парту, закрыв руками лицо.
А священник, сморщив нос, брезгливо посмотрел на нее, но ничего не сказал, а, расчесав пятерней густую черную бороду, продолжал урок:
— Шестая заповедь господня — не убий, не убивай, значит... М-да... Седьмая — не прелюбодействуй. Не прелюбы сотвори.
Черный взгляд попа снова остановился на Оле.
— Ермолаева! Ты вот приди домой и скажи матери своей, скажи, что я вам говорю... Расскажи ей заповедь господню — «Не прелюбы сотвори» и этому, с кем она живет...
Во время перемены Оля сидела в уголке, около раздевалки и плакала.
Учительница Екатерина Петровна подошла к ней.
— Ты о чем, Оля? — спросила она, положив ей руку на голову.
Оля еще сильнее заплакала.
— Ну, о чем ты?..— ласково спрашивала учительница. — Ну-ка, пойдем, расскажи мне.
Она взяла Олю за плечи и увела в пустой класс.
— Ну, рассказывай.
Оля с тихим рыданием рассказала. У Екатерины Петровны задрожала нижняя губа.
— А ты не плачь... Все это пройдет... Поговорят и перестанут. Ты любишь дядю Сидора?..
Оля утвердительно кивнула головой.
— Он хороший.
— Не плачь... Иди, играй...
Екатерина Петровна вышла. Она торопливо прошла по коридору в учительскую. Там сидел поп. Он просматривал классный журнал. Взглянув на учительницу, он озабоченно спросил:
— Что это с вами, Екатерина Петровна? Похоже, что сейчас плакали?
— Ничего,— сухо ответила Екатерина Петровна И, взяв со стола без надобности чьи-то тетрадки, вышла.
Оля так и не рассказала дома о том, что произошло с ней в школе. Таня-«форс» продолжала исподтишка посмеиваться над Ольгой, но ее никто не поддерживал, кроме сына Попки Голубка. Остальные любили Олю. Она никого не обижала в классе. Училась хорошо, учительница ставила ее в пример другим.
А Таня-«форс» вскоре сама оскандалилась перед всем классом. Раз она пришла в школу в очках и стала горделиво посматривать на девочек.
Учительница подозрительно посмотрела на нее и спросила:
— Зуйкова, ты почему в очках?
— Я не вижу, мне велели носить очки,— бойко ответила девочка.
— Кто велел?
— Мама.
— А у доктора была?
— Была...
— Это она для форсу. Фасон давит,— крикнул кто-то с задней парты.
Учительница написала на доске задачу и вызвала Зуйкову.
— Решай.
Девочка вышла к доске. Она долго смотрела на доску, ничего не говоря, потом приподняла на лоб очки и прочитала задачу. В классе пробежал сдержанный смех.
— А почему не в очках читаешь? — крикнул кто-то.
Учительница подошла к Зуйковой, спустила ей на нос очки и, показывая на цифры, сказала:
— Что тут написано, какая цифра?
— Семь.
— Вовсе четыре,— выкрикнуло несколько голосов.
— Сними очки, — приказала учительница, — дай их сюда,— Она сунула их в журнал и внушительно сказала: — Завтра позови в школу мать или отца. Садись.
В перемену один из мальчиков достал где-то проволоки, загнул из нее очки, нацепил их на нос и, запустив руки глубоко в карманы штанов, важно подбоченясь, прошелся мимо Зуйковой.
— Мне мама и папа велели носить очки,— проговорил он тонким голосом.
Таня Зуйкова после того присмирела и Олю оставила в покое.
ГЛАВА VIII
Незаметно для Оли Ермолаевой пронеслось три года. Оля вытянулась, окрепла, ей шел уже тринадцатый год. За это время она крепко сдружилась с Сидором и полюбила его. Он был все тем же шутником, балагуром, заботливым отцом, как и раньше.
Лукерья поправилась, повеселела. Только в последнее лето она стала над чем-то задумываться, нередко была раздражительная, но чаще молчаливая.
— Ну, ты чего это, будто в рот воды набрала? — спрашивал ее Сидор.
Лукерья, смахнув слезу подолом фартука, уходила в кухню.
Раз вечером Сидор подошел к ней и заботливо спросил:
— Ты что это? Горе у тебя какое, что ли?
— Ладно, потом скажу,— сказала она.
Была осень теплая, сухая. Сидор с первым гудком встал с постели, торопливо оделся, похлебал перед уходом ядреный квас с размоченными сухарями. Лукерья завязала ему в красный платок небольшую краюшку хлеба, огурец.