Ольга – княжна Плесковская
Шрифт:
Замолчал и князь, мысли его умчались на полтора десятка лет назад. Ох, Вельда, Вельда. О чём думала, куда бежала? Красавица была, аж дух захватывало. Лучшие мужи киевские о ней спорили. Один из них был Игорь, тогда ещё не князь, но уже признанный наследник, второй Олег, что брат двоюродный Игорю, сын самого Олега Вещего. Ведь могла бы Вельда женой будущему князю стать, пусть не водимой, да зато любимой. А потом как сгинула, ни слуху, ни духу. Тогда после смерти Вещего, закружила Игоря, захороводила чреда неотложных дел, не до сердечных печалей было. Потом уж померк, поблек образ красавицы Вельды. А вон оно, оказывается, как вышло. Спорили наследники княжеского престола,
– Княже, уж до Выбут рукой подать, дозволь, я Олёнку отправлю в село, челядь предупредить, чтобы баньку истопили да столы накрывали к приезду твоему.
Князь кивнул, и Ольга, подстегнув лошадку, стрелой полетела вперёд. Конечно, это был лишь предлог, чтобы отправить Ольгу подальше от любопытных взоров княжеской дружины. Конечно, в Выбутах и бани были уж давно истоплены и столы ломились от яств. Да и князь Киевский, конечно, не указ ему, воеводе Плесковскому, да только сжалось отчего-то сердце у Яромира, сжалось и отпустило, может, возраст своё берёт?..
II. Сельская свадьба
Неожиданно для всех князь Киевский в Выбутах задержался. Собирался уехать о утре, а гостил вот уже три дня. Погода стояла всё такая же ясная и теплая, и князь с удовольствием предавался ловитвам, а вечерами пировал в дружинной избе. Хотя вернее было назвать избу – сторожевой башней села-заставы, иначе вежей.
Весь Выбуты стояла на очищенном от леса обрывистом берегу реки, в том месте, где Великая Плескова врезалась в каменный пласт. Река здесь сужалась и делалась бурной. На противоположном таком же крутом берегу густой смешанный лес подступал к самому краю, и деревья нависали над обрывом.
Срубленные на славу Выбуты напоминали небольшой городок. Весь была обнесена деревянным частоколом, с внутренней стороны укреплённым каменно-глиняной кладкой. Вежа, она же – дружинная изба, расположенная сразу по правую руку от ворот у самого обрыва, словно вырастала из защитного вала. Основание вежи было выложено из крупного камня, затем шла деревянная надстройка, увенчивалось строение открытым ярусом и островерхой деревянной крышей. Дружинная изба и утоптанный двор перед ней для ратных занятий, имели собственное ограждение, закрывающее их от остальных построек. Далее, вдоль всего частокола шли срубы, около пяти десятков дворов. Самая большая изба – трехсрубовая и двухжильная 3 – да ещё и с теремом-светёлкой посерёдке, располагалась, как и вежа, со стороны реки, только на противоположном конце села. Верхний ярус возвышался над валом, и из одних его окон можно было видеть реку и противоположный берег, а из других – часть села и земли за частоколом. Лес на землях с внешней стороны села был тщательно вырублен, пресекая всяким татям и ворогам любую возможность подобраться к селу незамеченными. К избе лепились разные хозяйственные постройки – хлев, птичник, конюшня.
3
Двухэтажная
Трёхсрубовая изба принадлежала Яромиру, но постоянно в ней жил местный тиун Томила с семьёй, да Ольга, когда гостила в Выбутах. Томилу тиуном Яромир назначил сразу после его женитьбы на Вельде и тогда же переселил молодую семью в свою, почти всегда пустующую избу.
После
Двухлетнюю Ольгу Яромир забрал в Плесков, а грудное дитя взялась подкармливать вдовая соседка – Голуба. Дочка Голубы, Малина, была чуть постарше Ольги, и молоко в груди у Голубы ещё не иссякло, а изба и ложница уже два года пустовали без мужа, погибшего, как и Ольгина бабка с отцом, в той кровавой сече с летгалами.
Вскоре Голуба переселилась в избу Томилы, сначала как Лелина кормилица, а потом уже как полноправная хозяйка, Томилина жена. А там и детки подоспели – дочка Услада и сынок Любим. Вот так и жили семейством большим и дружным, не рядясь, кто чьё дитя.
Нынешней осенью гостили у Томилы ещё и родители, и младшая сестрица Малининого жениха – Первуши, гридня местной дружины. Годом раньше присмотрел Яромир удалого и дельного гридня Первушу в изборской дружине своего сына и забрал его к себе в Выбуты десятником. Весной посватался Первуша к Малине, жениться решили, как завещано отцами, осенью, которая вот уже и наступила. И девичник оплакал невесту, уходящую из рода, расплели косу – девичью красу, и льняная рубашка, сотканная для жениха, была оплачена щедрым вено, пора было играть свадьбу, а тут некстати нагрянувший князь Киевский со своей шумной дружиною, в селе удобно расположившийся и покидать его неспешащий.
Оттого и не ладилось всё у Голубы в то утро – зерно рассыпалось, блюдо с печивом вывернулось из рук, пирожки рассыпались по полу, а когда был опрокинут горшок с варевом, а варево растеклось по столу и чуть не запачкало снедавшего в то время Яромира, воевода не выдержал:
– Так, Голуба, ну-ка сядь и давай по порядку, что стряслось?
Убрав со стола, Голуба присела на самый край лавки, стряхнула рукой несуществующие крошки и, комкая поневу, взволнованно выпалила:
– Ох, батюшка воевода, ты же знаешь, Малину сговорили мы, и пора настала обряд творить свадебный, а как свадьбу играть, коли в селе гости? Да и снеди в закромах, батюшка, тают, как снег весной, гридни в князевой дружине паче прожорливы, а когда восвояси отправятся, не ведает никто. А ты не ведаешь, воевода? – Голуба с надеждой заглянула в глаза Яромиру.
– За снеди ты, хозяюшка, не волнуйся, голодать зимой не будете, я уж в Плесков дал знать, придут к вам обозы со снедями. А когда князь нагостится, то мне не ведомо. Что ж выгонять его прикажешь?
Тут Голуба испуганно моргнула и спешно замотала головой.
– Всё ж князь Киевский, а не бродяга какой, – продолжал Яромир. – Да и хлеб я с ним преломил, так, что и намекнуть не могу. А свадьбе князь не помеха, свадьбу играйте, князя приглашу гостем почетным. Небось, не у всякого на свадьбе князь Киевский в гостях, – Яромир лукаво прищурил глаз.
– Раз ты так думаешь, воевода… – с задумчивым сомнением протянула Голуба.
– Не думаю, а уверен. И горячим на пиру князь себя сам обеспечит, да ещё и сельчан попотчует, на ловитвы-то каждый день выезжает, кабанчика иль олешку какого-никакого завалит. А может ещё и дары твоей Малинке обломятся от княжьих-то щедрот. Ну, что успокоил я тебя, Голубушка?
– Как от сердца отлегло, воеводушка. Побегу, скорее Малинку обрадую, а то уж дурёха все глаза выплакала, будто навек в девках останется, – обрадовано выдохнула Голуба, вскочила с лавки и выбежала во двор.