Омар Хайям. Гений, поэт, ученый
Шрифт:
Но Омар в тот момент думал о своем:
– Все они твердят о рае, но разве рай – это не минуты мирного покоя?
Айша не поняла и хранила молчание.
– Вот сад, наполненный тишиной и покоем. И все же даже сюда подсылаются шпионы и вторгаются соглядатаи и бесконечные осведомители… Скажи, Айша, мои слуги добры к тебе?
– О да. А ты скажи, мой господин… может, тебе хотелось бы насладиться звуками моей лютни? Я могла бы спеть для тебя.
– Уже поздно… Не пройдет и часа, как станет светать. Иди к себе и поспи, Айша.
Девушка послушно вернулась на свою половину, но в душе ей стало обидно. Со всеми этими
Омар сидел у водоема, погруженный в размышления. Газали был сейчас не старше, чем он, когда они с Рахимом отправились на войну, а Ясми подарила ему розу. Газали переполняла необъяснимая уверенность, присущая юности. Почему закрывается книга юности? Ведь ему, Омару, едва стукнуло тридцать четыре, но он чувствовал, как юность оставила его. Кто знает, как или каким образом? Но книга закрыта, и новая книга открылась перед ним. Жизнь, такая понятная и определенная для Газали, потеряла ориентиры для Омара. Перед аскетом она лежала как незаполненная карта, на которой еще предстояло обозначить дороги. Астроному же она уже ставила барьер за барьером.
– Из него выйдет прекрасный учитель, – подумал он. – А я не могу преподавать.
Поддавшись какому-то порыву, он хлопнул в ладоши. Появился слуга, бежавший к нему от самого дома, и почтительно остановился поодаль от своего господина.
– Принеси мне, – потребовал Омар, – мою шкатулку с камеями и старинными монетами. Она там, в голубой комнате, рядом с китайскими коврами… – он в первый раз взглянул на лицо слуги и, узнав, назвал по имени: – Ахмет.
Когда шкатулка легла на его колени, он отпер ее ключом, который достал из пояса. Он предпочитал держать шкатулку запертой. Он прекрасно знал, что никто из слуг никогда не осмелился бы украсть саму шкатулку, но и Зулейка, и другие служанки подверглись бы соблазну стащить из нее золотые монеты, если бы он оставил ее открытой. Их пальцы ни за что не сумели бы сопротивляться притягательной силе золота. Хотя потом, если хозяин попытается изобличить их в воровстве, они выплачут все глаза.
– Есть еще приказания, о мой господин?
– Никаких… Иди, Ахмет.
Он вынимал по очереди редкие монеты и несколько мгновений внимательно изучал их. Вот византийская монета, с изображением императора и его жены под крестом. Омар мог разобрать греческие буквы. На монете изображался Юстиниан на шестом году своего царствования, но имени его жены на монете не значилось. А вот глиняный оттиск с выдолбленным углублением в форме летящей птицы, которую Омар поднял в руинах города Пальмиры, расположенного в пустыне. Там не так уж давно Зинобия бросила вызов Риму. Какие истории человеческих амбиций должны были бы рассказать эти символы!
Юстиниан восстановил многое из былой мощи Рима, но он умер на бесплодных походах в Азию. Зинобия, как помнил Омар, эта королева караванной империи, была вынуждена уступить наконец римской армии, и ее взяли в плен, дабы украсить ее красотой триумф Рима.
Казалось странным держать в руках эти монеты с вырезанными на них четкими линиями профиля давно захороненных римских цезарей. Только на днях Низам объявил, что самый последний цезарь Константинополя выслал дань Малик-шаху. Выходит, колесо фортуны повернулось,
Газали думал, будто он, Омар, пребывал в праздности. И все же все эти семнадцать лет он не прекращал работать за троих, да и теперь Низам выдвигал перед ним все большие требования…
Хорошо бы, кто-то другой, а не Ахмет принес ему эту шкатулку с монетами. Безразличное лицо Ахмета напомнило Омару о постоянном наблюдении за собой, от которого он не мог избавиться, так как его вели и люди Низама, и люди врагов Низама. Если бы он избавил себя от одних наблюдателей, то где-то рядом по-прежнему оставались бы другие. В конце концов, Омар не имел ничего такого, чтобы что-то скрывать. И все же они могли бы оставить ему хотя бы его розовый сад, где он мог предаваться безмятежному одиночеству.
Тут появился другой слуга и пробормотал свою просьбу.
– Нет, я не стану читать никаких писем! Я не стану выслушивать никаких сообщений. И я не желаю, чтобы ужин приносили мне в сад. Уходи с миром, Исхак, и проследи, чтобы никто не входил в этот сад. Забирай эту проклятую шкатулку и иди!
– Но…
– Даже если и шакал проникнет за пределы этой стены, я переломаю тебе ноги.
Стражник принял из рук хозяина шкатулку с монетами, но продолжал стоять, тревожно переминаясь с ноги на ногу.
– Но, господин, там…
– О Аллах! – вскричал Омар столь неистово, что слуга убежал.
Солнце село, и сквозь кроны деревьев поползли сумерки. Последнее дыхание ветерка пошевелило поверхность водоема и стихло… Газали, бредущий один вниз по тропинке с холма к городу, нашел свое счастье в одиночестве. Омара же мучил вопрос, неужели этот мистик менее одинок, чем он, астроном султана, работающий среди людей. Газали делился своими мыслями с дружески настроенными к нему учениками; Омару даже этого было не дано.
Из глубины сумерек послышались слабые звуки лютни и женский голос, поющий песню. Песня о мужчинах, бредущих с войны по дороге в пустыне и набредших на колодец, о том, как их верблюды, нагруженные добычей, становятся на колени перед верблюжьей колючкой, а пленники воинов жалобно и горестно стенают. То была арабская песня, и теперь Омар понял, что она звучит где-то рядом и кто-то нежными движениями перебирает струны.
– Что это? – возвысил он голос.
Из полумрака появилась Айша. Она двигалась с грациозностью лани, сняв с головы чаршаф. Опустившись на колени подле него, она снова склонилась над лютней.
– Это песня рода Софа, – ответила она. – Но это еще не все… она намного… намного длиннее. Мой господин будет меня слушать?
– Я вовсе не об этом. Я спрашиваю, почему ты здесь, Айша? Я ведь отдал четкое распоряжение.
– Но я уже прошла в сад, когда мой господин приказал никого сюда не пускать.
– Хорошо, но сиди тихо.
Айша с покорностью отложила в сторону лютню и подогнула под себя ноги. Казалось, ее вполне устраивало молча сидеть. Однако ее невозможно было заставить замереть. Сначала она откинула за плечи копну темных волос, от которых исходил слабый запах мускуса. Спустя какое-то время она подняла лицо вверх, словно рассматривая звезды. После этого она начала снимать со своих обнаженных рук серебряные браслеты. Всякий раз, когда она делала хоть какое-нибудь движение, она мельком украдкой поглядывала на Омара.