Омела и меч
Шрифт:
– Тебе хотят оказать уважение, прокуратор, – объяснил переводчик. – Это их превосходный вересковый эль.
– Фи! – скривился Кат, понюхав эль и выплеснул его наземь.
Несколько деревянных ступеней вели к порталу дворца, а на этих ступенях стояли четыре женщины.
Центральная фигура была столь непостижима, что у приближающихся стражников вырвался вздох, и Квинт воззрился на нее в изумлении.
Королева Боадикка, или, как ее называли римляне, Боадицея, была величественной полногрудой женщиной, ростом не уступавшей Квинту. Ей уже исполнилось сорок, но ее волосы, ниспадавшие до колен, по-прежнему были цвета спелой пшеницы или же оплечья из чистого золота, полумесяцем лежавшем на ее груди. Ее красно-лиловое шерстяное платье было перехвачено золотым поясом. На круглом широкоскулом лице гордые глаза сияли ледяной синевой.
Когда носилки прокуратора остановились перед ней, королева склонила величественную голову и произнесла с акцентом, но на правильной латыни:
– Приветствую вас, римляне. Я знаю, что вы пришли утешить меня в потере моего возлюбленного мужа, и помочь в управлении моим народом.
Она улыбнулась, и, спустившись по ступеням, протянула прокуратору ветку омелы с белыми ягодами.
– Это еще что? – буркнул прокуратор, уставившись на омелу.
– Наш самый священный символ, – торжественно сказала королева. – Я даю его тебе в знак дружбы между Римом и иценами.
– Ты отдашь гораздо больше, чем пучок ягод, и раньше, чем думаешь, – пробормотал Кат, выбираясь из носилок, и небрежно махнул рабу, чтобы тот взял ветку омелы.
Глаза королевы сузились при виде подобного оскорбления, но она лишь слегка поклонилась и продолжала, указывая на двух девушек, стоявших на ступенях:
– Это мои дочери.
Принцессы были высокими, рыжеволосыми девушками лет восемнадцати. Они выглядели столь же гордыми и царственными, как их мать, но не обладали красотой, которой та должна была отличаться в юности. Стражники, глядя на пышнотелых и златокудрых принцесс, разразились сальными шутками, свистели и причмокивали, однако глаза Квинта остановились на третьей девушке, прятавшейся за спиной принцесс, ибо она была много меньше их ростом. Ее волосы были не огненные, как у других женщин, но мягкого каштанового цвета. Они падали волнами до пояса, и в них играли отблески солнца. Она не носила украшений, за исключением покрытой эмалью бронзовой пряжки, скреплявшей ее шерстяное платье. У нее было тонкое, нежное лицо и очень большие серо-голубые глаза, взиравшие на римлян с удивлением и некоторым отвращением.
Королева и ее дочери повернулись, чтобы проводить Ката во дворец. Другая девушка тоже повернулась, и ее глаза встретились с восхищенным взглядом Квинта.
В тот миг, когда их взгляды пересеклись, Квинт испытал вспышку интереса. И более, чем интереса – острое чувство симпатии и желание погладить эти мягкие каштановые волосы. Выражение его лица, должно быть, изменилось, потому что девушка одарила его невольной беглой улыбкой, а затем поспешила через портал вслед за остальными.
В ту ночь не случилось ничего особенного. Кат остался во дворце вместе с Огоном и всеми рабами, и королева Боадицея приняла их весьма почтительно. Квинт и остальные стражники расположились в лагере за городской стеной, чтобы ожидать приказов, которые, как полагал Квинт, не поступят.
Ицены приняли их с доверием, и, конечно, даже Кат не станет выставлять излишних требований. Римляне не воюют с женщинами, и не нападают без предупреждения. Завтра, без сомнения, они отправятся назад, в Колчестер, вместе с какими-нибудь трофеями, которые старый негодяй выманит у бедной королевы, и все будет кончено. Несмотря на слабое сожаление из-за того, что он никогда больше не увидит неизвестную девушку, Квинт вздохнул с облегчением.
Он совершенно ошибся во всех своих предположениях.
На следующее утро гвардии было приказано возвращаться во дворец пешим порядком, оставив лошадей за городом. Во дворе их встретил Отон.
– Веселье скоро начнется, мальчики! – заорал он. – Прокуратор велел вам пока глотнуть доброго римского вина, которое припрятали эти скоты. Вот оно! – Он кивнул в сторону двух огромных амфор, выставленных во двор. В них плескалось красное вино. Ясно было, что Отон уже успел основательно к нему приложиться, и его люди, рыча от удовольствия, поспешили сравняться с ним. Квинт к ним не присоединился. Ему не хотелось пить. Эти пьяные громилы ничем не напоминали тех дисциплинированных римских солдат, среди которых он служил. Конечно, с презрением подумал он, ведь Кат не военный полководец, а всего лишь гражданский чиновник.
Он взглянул на портал дворца, когда звенящий яростью женский голос воскликнул по-латыни:
– Никогда! Никогда этого не будет! Невозможно, чтобы император Нерон так оскорбил своих верных союзников!
Квинт покосился на Отона и стражников, которые продолжали толпиться вокруг амфор с вином, и толкнул тяжелую деревянную дверь.
В низком длинном зале было тесно и дымно от большого очага посередине, однако он сразу увидел группу взволнованных людей вокруг Ката и королевы Боадицеи. Эти двое стояли у огня. Боадицея возвышалась над прокуратором, окруженным своими рабами. За королевой стояли с десяток ее родичей и высокородных иценов – высоких, рыжебородых людей в рогатых шлемах и безоружных, в соответствии с римскими законами. Они казались растерянными, озабоченными, стремясь уследить за латинской речью, которой их королева так хорошо владела.
Женщины тоже были здесь, сбившись за огромным ткацким станком в углу. Квинт разглядел среди них обеих принцесс и миниатюрную девушку с каштановыми волосами.
– Как я понимаю, – тихо произнес Кат, набычившись лысой головой на Боадицею, – ты отказываешься подчиниться приказам нашего блистательного императора…
Боадицея вздрогнула, ее лицо побелело, глаза вспыхнули, и она воскликнула с гневной насмешкой:
– Приказу, чтобы я отреклась? Чтобы я подчинила свой народ и свое королевство тебе, чтобы я отдала тебе наследство моих детей и склонилась ниц, как жалкая рабыня? Да, прокуратор. Я отказываюсь! — Ага… – протянул Кат, удовлетворенно улыбаясь. Он повернулся и выкрикнул приказ Гектору-сицилийцу, главному среди рабов. Тот метнулся к двери и там столкнулся с Квинтом.
– Назад, на пост! – прошипел Гектор. – Время настало.
Квинт нахмурился, но вышел во двор, где раб передавал команду Ката Отону.
Свинячьи глазки центуриона зажглись, он встряхнул головой, чтобы разогнать винные пары.
– Стройтесь! – заорал он. – Во дворец! Не позволяйте иценам бежать, но и не убивайте без нужды!
Двести стражников вытащили мечи из ножен и ринулись вперед. Квинту пришлось присоединиться к ним. Они ворвались в зал так быстро, что ицены поначалу растерялись. Затем они принялись защищаться – в ход пошли кулаки, зубы, скамейки, кувшины, но в ответ беззащитные ицены получали удары мечами плашмя. Рубить и колоть им тоже пришлось, в чем приняли участие рабы Ката. Сам прокуратор, чтобы уберечься от схватки, влез на стол, пританцовывая от возбуждения.
Вскоре все оставшиеся в живых ицены были связаны и свалены, как дрова в углу зала, а Отон, которому удалось схватить королеву, проволок ее по полу.
– Поставь ее! – завизжал Кат. – Сейчас Боадицея узнает, как Рим наказывает тех, кто противится его мощи!
Он махнул Гектору, вбежавшему с большой черной трехвостной плетью. Отон, поставив королеву на ноги, держал, ее за локти, когда раб, хихикая, взмахивал плетью. Она свистела в воздухе, длинные хвосты, как змеи снова и снова обвивались вокруг тела Боадицеи. Ее шерстяное платье было разорвано в клочья, кровь, струившаяся по плечам, склеила золотые волосы. Она не издала ни звука, но стояла молча как камень, лицо ее посерело, как пепел, а глаза были тусклые и ужасны словно глаза мертвой.