Он приходит по пятницам
Шрифт:
Взяв в начале своего первого романа определенную ноту и задавши тем самым тональность, выдерживаемую на протяжении всего рассказа, я и здесь, вновь обратившись к сочинительству, не удосужился ее чем-то заменить (да мне и трудно было бы это сделать – колея была уже достаточно глубокой), а посему вынужден придерживаться той же манеры повествования. Я, конечно, побаиваюсь, что длинноты, постоянные уклонения в сторону и прочие издержки такого – теперь уже диктуемого текстом – стиля изложения детективного сюжета могут существенно превысить ту несомненную выгоду, которую дает рассказ, не входящий в противоречие с требованиями самого текста, но ничего изменить уже не в силах. Вероятно, одна из составляющих литературного дарования и состоит в умении так исподволь управлять движением рассказа, чтобы, отдаваясь на волю свободно разворачивающегося текста, избегать поджидающих на этом пути подводных камней. Увы, но это мне, похоже, не дано, и я, уже связанный по рукам и ногам – и своим же текстом, и необходимостью довести до конца заданные сюжетом линии, – могу надеяться только на то, что Бог милостив и кривая вывезет туда, куда бы мне хотелось. Семя, из которого растет этот текст, было в свое время мной посеяно, и качество будущего плода практически предопределено – я уже не могу оказать на него почти никакого влияния. И если – вопреки моим надеждам – его капустою раздует, а лавром он не расцветет [6] , то отыскать виновника такого печального исхода будет несложно. Я и сейчас знаю, и знал с самого начала, что риск подобного финала для меня весьма велик, так что остается только надеяться на удачу и молить Бога, чтобы меня миновала чаша сия – стать автором плохого детективного романа.
6
Для тех, кто не вспомнит, откуда эти строчки, ссылочка: это из эпиграммы Баратынского «Глупцы не чужды вдохновенья…»
Ну вот. Выговорился – облегчил душу! И теперь, когда эти – трудно давшиеся мне – страницы с авторской исповедью уже написаны, я могу перевести дух и продолжить свой незатейливый рассказ. Рассказ о том, давным-давно прошедшем, вторнике тысяча девятьсот семьдесят какого-то года, когда Костя Коровин (боюсь, читатель уже подзабыл, кто это такой) пригласил случайно встреченного им Мишу вечерком к себе домой для приватной дружеской беседы.
Хотя дом, адрес которого был получен от Кости, находился в центре, в нескольких кварталах от Мишиного института, Миша несколько выждал и появился на пороге Костиной квартиры только минут в двадцать седьмого. Немного опоздал он вполне намеренно: пусть не думает, что я так уж рвусь с ним пообщаться, – решил наш герой, слегка озадаченный явным желанием своего почти забытого одноклассника встретиться и обстоятельно поговорить. Как-то это плохо вязалось с весьма прохладными отношениями, существовавшими между ними на протяжении всех школьных лет. С другой стороны, появляться у Кости еще позже было ему тоже не с руки, поскольку засиживаться допоздна он не собирался – часов в восемь желательно было бы уже распрощаться. Дело в том, что сам Миша жил довольно далеко от центральной части города, а количество автобусов и прочего транспорта после этого времени заметно уменьшалось. А зачем полупустые машины гонять, когда основной поток едущих с работы уже схлынул? – лозунг «Экономика должна быть экономной» появился, насколько я помню, позднее, но дух этой сентенции руководил действиями властей предержащих по отношению к подвластным на протяжении всех доступных моему наблюдению десятилетий. Посему всякий, не успевший вовремя уехать, должен был считаться с неизбежным риском надолго застрять на остановке, ожидая идущего в нужную сторону автобуса. Посижу часок, поболтаем, может, чего узнаю про эту историю с убийством, и быстро смотаюсь, – такой был план действий будущего Шерлока Холмса, еще не подозревавшего о том, что ему предстоит выступать в этой роли.
Встретив Мишу и проводив его в комнату, хозяин усадил его на диван и ненадолго вышел на кухню – приготовить чай.
– Угостить мне тебя не чем, ты уж извини – я дома почти никогда и не ужинаю, некогда мне что-то готовить и не умею я этого – столовой обхожусь или могу к родителям наведаться. И водки я сегодня не припас. Думаю, лучше нам без нее сегодня обойтись – надо нам с тобой на трезвую голову кое-что обсудить. Могу чаю с сушками предложить – ты как на это смотришь? Чай хороший – индийский. Достал недавно несколько пачек.
Получив Мишино согласие на чай с сушками, Костя покинул гостя, и тот с любопытством оглядел квартиру, подошел к полкам с книгами, но ничего интересного для себя не обнаружил – книжек было немного, главным образом, разные юридические учебники, – выглянул в окно, выходящее в ничем не примечательный двор с видом на детскую песочницу и на кусты, растущие между двумя стандартными домами, после чего опять уселся на диван.
Ничего особо примечательного в Костиной квартире не было. Обычная однокомнатная «хрущевка» (опять же выражение, ставшее обыденным лишь несколько позже, когда разница между таким жильем и «полногабаритными» квартирами стала ощущаться как принципиальная) в рядовой панельной пятиэтажке. Правда, чистенькая, аккуратно отремонтированная, но без всякого шику. И в интерьере ничего задерживающего на себе взгляд – всё такое же, как и у большинства Мишиных знакомых. (Не стану распространяться обо всех этих бытовых подробностях, поскольку ни малейшего отношения к делу они не имеют; кто жил тогда, и без меня их легко представит, а прочие обойдутся и без них). Однако осматривал Миша этот невзрачный интерьер не без зависти – сам он жил с родителями и младшей сестрой, еще не кончившей школу, в подобной же – хотя и двухкомнатной – квартире, и никакой реальной возможности стать в обозримые годы хозяином отдельной жилплощади перед ним не рисовалось (в очереди на квартиру даже семейные люди стояли в НИИКИЭМСе и по десять, и по пятнадцать лет). Поэтому, когда Костя через пару минут появился с горкой насыпанных в тарелку меленьких сушек и с чайником, а затем принес с кухни и прочие принадлежности чайной церемонии, первым Мишиным вопросом было:
– Так ты один здесь живешь?
– Ну да. Вот уже скоро год, как переехал сюда от родителей.
Надо сказать, что по тем временам наличие у молодого – двадцать с чем-то лет – парня собственной отдельной квартиры было явлением неординарным. И сейчас-то подобных счастливчиков немного, а тогда их, пожалуй, можно было по пальцам пересчитать даже в таком большом городе, как наш. Строительство жилья уже шло довольно активно, появлялись новые микрорайоны, но все же типичной картиной было скорее проживание в «коммуналке» вместе с чужими людьми (а соседом твоим мог оказаться кто угодно, и надо было как-то с ним ладить) или в квартире, в которой жило два (а то и три) поколения одной семьи по несколько человек в каждой комнате. Поэтому Костя чувствовал необходимость объяснить, каким образом он попал в число таких немногочисленных «баловней судьбы», и рассказал, что квартиру он получил, можно сказать, в наследство. Его прописали здесь, на жилплощади оставшейся в одиночестве бабушки – матери Костиной мамы. Сама же бабушка вскоре переселилась в райцентр совсем недалеко от Краснодара, где ей купили домик и где давно жила со своей семьей другая бабушкина дочь. Операция обошлась Костиным родителям недешево, зато все остались довольны результатами, а Костя получил неожиданный щедрый подарок судьбы. Рассказал я об этих – неважных для сюжета – деталях, чтобы у читателей, знакомых с реалиями той жизни, не осталось впечатления, что автор безудержно фантазирует, не считаясь ни с какими требованиями правдоподобия [7] .
7
Надо, вероятно, заметить, что детектив (как жанр) традиционно тяготеет к сугубо «реалистическому» описанию той обстановки, в которой разворачивается его действие. То есть описываемая им «жизнь» и его действующие лица не должны расходиться с обыденными знаниями, которыми располагает рядовой читатель. Экзотика, нестандартные характеры и ситуации могут вноситься в литературный мир детектива лишь небольшими, строго дозированными порциями, так, чтобы читающий мог легко их заметить на фоне привычной ему картинки.
Кто-то (не могу сейчас вспомнить, кто именно) сказал по этому поводу, что будущие историки будут знакомиться с подробностями жизни в двадцатом веке не по знаменитым романам этой эпохи, а по скромным, мало примечательным, с литературной точки зрения, и, в сущности, банальным детективным романчикам. Именно в них с наибольшей точностью фиксируются конкретные приметы времени.
Некоторое время, попивая чаек (действительно, выше всяческих похвал – Мише не часто выпадало с таким сталкиваться) и хрустя окаменевшими в Костином шкафчике сушками, вновь обретшие друг друга бывшие одноклассники обсуждали разные (прямо скажем, не особенно интересные для них, а для нас и вовсе не имеющие смысла) проблемы. Этакий светский разговор о том, о сем: делились сведениями об однокашниках, с которыми относительно недавно встречались, о своих родителях, выяснили в двух фразах семейное положение друг друга – оба были не женаты и не имели намерений такого рода на ближайшее будущее, – затронули какие-то еще темы. Костя подробно выспросил, где его собеседник работает, что за коллектив и каково Мишино положение в нем, задал несколько вопросов о НИИКИЭМСе вообще (что да как, какова обстановка, что за начальники и так далее), но мы можем все эти детали опустить, поскольку в большинстве своем они уже известны читателям. Однако то, что хозяин рассказал о себе – в ответ на Мишины расспросы и по собственной инициативе, – имеет непосредственное отношение к нашему сюжету и должно быть здесь изложено, хотя бы в общих чертах.
И сначала надо рассказать то, что Мише было известно еще со школьных времен. Отец Кости работал в милиции и уже в те годы занимал там какую-то достаточно высокую должность. Был ли он, действительно, генералом, Миша точно сказать не мог: не исключено, что он был всего лишь полковником, но никак не меньше, потому что на работу его возила закрепленная за ним служебная «Волга», и Миша сам пару раз видел, как она заезжала за Костей, чтобы его забрать из школы и куда-то там отвезти. Так что чин у Костиного папаши, надо полагать, был немалым, тем более, что за прошедшие с тех пор годы он вполне мог дослужиться до генерал-майора. Прояснить его реальный статус было непросто, так как Костя крайне неохотно высказывался о нем и особенно избегал говорить о его службе в милиции. Вероятно, ему не хотелось, чтобы окружающие считали, что все его успехи легко объясняются, главным образом, тем, что ему посчастливилось родиться в семье высокопоставленного милицейского функционера. Тогда, в начале семидесятых, подобные «рабочие династии» были еще далеко не в моде, и отношение к таким «папенькиным сынкам» было полупрезрительное. Даже каким отделом в областной милиции командовал Коровин-старший – а он явно чем-то командовал, – осталось скрыто густым туманом, Мише удалось только понять, что его работа связана с какими-то финансовыми проблемами. То ли он был экономистом по образованию и руководил финансами областного УВД, то ли, напротив, будучи юристом, специализировался на экономических преступлениях – во всяком случае, речь шла о каких-то сметах, балансах, ассигнованиях на капстроительство и прочих не интересующих Мишу (да и нас) материях. Но главное было ясно: Костиным прямым начальником он не был. Тем не менее, история Костиной милицейской карьеры – краткой, но достаточно успешной – свидетельствовала, что, по-видимому, без папиной мощной поддержки дело не обошлось, и своими заботами этот самый «генерал - не генерал» сына не оставлял.
Уже то, что Костя пошел по родительской протоптанной дорожке и поступил на юридический факультет, попав туда с первого же захода, наводило на определенные подозрения. В школе Костя никакими дарованиями, равно как и прилежанием, не отличался, успехи его в учении были мизерными, и все годы он числился в рядах туповатых троечников – из класса в класс переходил регулярно, но и только. Принимая это во внимание, его успешное поступление в вуз, в котором он, кстати сказать, проучился без явных проблем и вовремя получил желаемый диплом, могло быть легко истолковано, как эффект пущенных в дело папиных связей и влияния. Но, конечно, это не более чем предположение: юридическое и экономическое образование в те годы не славилось большой популярностью, и медалисты с отличниками не становились в очередь в приемную комиссию юрфака. Так что в институт Костя мог попасть и без чьей-либо помощи. Однако если приглядеться к дальнейшей жизненной стезе попавшего в нашу историю генеральского сынка, то смутные подозрения могут только усилиться. Правда, после института он по распределению был направлен в один из райотделов милиции в нашем же городе, что особой протекции, вроде бы, не предполагает. И всё же он, в отличие от многих других не был направлен ни в один из районных центров нашей области, и не поехал в какой-нибудь Тайшет или Березники. (Есть такой городишко на Северном Урале, который хоть и именуется в энциклопедии крупным промышленным центром, но, можно не сомневаться, представляет собой типичное отечественное захолустье, заселенное полууголовным элементом, сосланным туда «на химию», завербованными по оргнабору вчерашними колхозниками со всех концов Союза и вот такими направленными туда по распределению выпускниками разных вузов. Трудно представить себе кого-то, переехавшего туда по зову души. Оттуда и вырваться-то практически невозможно, особенно служивому человеку). Так что, если отцовская мощная рука здесь не при чем, то Косте просто повезло, и он вытащил в жизненной лотерее один из счастливых билетиков.
В своем райотделе Костя, по его словам, занимался оперативной работой. Не знаю толком, что это такое, но, судя по контексту, он кого-то ловил, выслеживал, оформлял задержания и выемки, арестовывал, опрашивал свидетелей… Много он об этом этапе своей карьеры не распространялся, и видно было, что приятных воспоминаний об этом времени у него не осталось. Гоняли как савраса. – так он сформулировал свои впечатления. – Пожрать некогда было. А дела-то всё пустяковые. Однако прослужил он на этом месте недолго, не прошло даже года, как судьба подкинула ему неожиданный подарок. При очередной реорганизации вышестоящие начальники решили, что необходимо усилить следственный отдел областного УВД, и обязали подчиненные им структуры направить в этот отдел определенное количество квалифицированных сотрудников. То, что местное руководство рекомендовало для этой цели именно Костю, нет, как мне кажется, ничего удивительного. Кого из своих подчиненных обычно выбирает начальник, если требуется отправить кого-то на сторону? Ясно, что чаще выбор падает на того, кто этому начальнику не особенно и нужен или даже чем-то ему мешает. Вот Костя таким и оказался: только что пришедший в отдел, неопытный, еще мало что понимающий в непростом сыскном деле и, следовательно, еще не способный тянуть воз в полную силу, но, с формальной точки зрения, молодой, высококвалифицированный (с высшим образованием, чем не каждый может похвастать) и перспективный сотрудник – прекрасная кандидатура для перевода в вышестоящую организацию. Тут нет никакого резона разыскивать следы закулисного отцовского влияния, и без него всё произошло по обычному шаблону. Но если посмотреть на это дело сверху, с точки зрения руководителя областного следственного отдела, то оно выглядит совершенно противоположным образом. Ему-то зачем такой молодой, неопытный, еще ничем себя не проявивший подчиненный? Никакого усиления и укрепления от него ожидать не приходится – его еще учить да учить. И вот здесь-то папочка, наверное, и бросил свой авторитет и влияние на чашу весов, склонившуюся в сторону одобрения Костиного перевода в областное УВД. Без него Косте, вероятно, долго бы еще пришлось добиваться вознесения в такие заоблачные – по сравнению с райотделом – милицейские сферы. Разумеется, ничего подобного Костя не рассказывал и даже не намекал на такую подоплеку событий – с какой бы стати он стал этим делиться. Всё это – не более чем Мишины измышления и теоретические реконструкции того, как было на самом деле. Однако, я думаю, что в своих предположениях он был недалек от истины – выглядели они достаточно правдоподобно.
Когда все общие темы для светской беседы были исчерпаны (а минут через сорок с ними было покончено) и разговор мало-помалу стал завядать, Миша, не решаясь спросить в лоб про интересующее его убийство и не дождавшись, что разговор сам собой свернет на эту тему, поерзал на стуле и заявил:
– Знаешь, мне уже скоро идти надо будет, а ты что-то говорил… будто дело какое? Что за дело?
И вот тут-то, с этого самого момента, и началась фактически та история, почти половину которой, забегая вперед, я уже изложил в предыдущих главах. Настоящее расследование этого дела, в котором Мише довелось принимать активное участие – а, по его мнению, так даже и сыграть в нем решающую роль (не будем осуждать нашего героя за горделивое самовозвеличивание: как бы то ни было, у него были основания чувствовать себя главным действующим лицом в раскрытии этого запутанного криминального казуса), – Мишино расследование, повторюсь, началось именно с этого вечера. До встречи с одноклассником Миша знал о перипетиях данного дела не больше своих коллег, с энтузиазмом пересказывающих друг другу то, что дошло до них из рассказов начальницы отдела кадров. Но мы-то о том, что происходило в предшествующие три недели, знаем гораздо больше. (Под кратким «мы» я подразумеваю и себя, и Мишу, и читателя, который, повинуясь желанию узнать, что же дальше, уже дошел в своем безудержном поглощении романа до этой главы). Однако большую часть того, о чем Миша рассказывал мне через десять с лишним лет после разыгравшихся событий, он узнал лишь после встречи с Костей и после этого разговора с ним во вторник вечером – на четвертый день после смерти Мизулина.