Он приходит по пятницам
Шрифт:
Глава шестнадцатая. Ослепительная вспышка света
Расставаясь в субботу, сыщики договорились, что в понедельник Ватсон – по уже обкатанному образцу – позвонит Холмсу на службу в пять часов и выяснит, как обстоят дела и есть ли смысл им встречаться этим вечером. Согласно выработанной диспозиции, цвайте колонне, возглавляемая Мишей и из него же состоящая, марширт к месту сосредоточения без особой спешки и в одиннадцатом часу расположилась за своим рабочим столом, на котором высилась еще приличная стопка осточертевших реферативных журналов. Повинуясь какому-то психологическому закону, апатия, охватившая нашего героя после очевидного краха их рабочих гипотез и выяснения того, что неплохо, вроде бы, начинавшееся следствие зашло в явный тупик, распространилась и на его усердные занятия электрохимическими проблемами. Проще говоря, работать ему совершенно не хотелось, и весь его предыдущий трудовой подъем бесследно исчез. Он со скукой и отвращением перелистывал страницы журнала, но не мог заставить себя всерьез включиться в работу. Нельзя сказать, что ему не приходила в голову утешительная народная мудрость, гласящая, что терпение и труд всё перетрут, и приходила, и он даже верил, что так оно и будет, но перетирать что-либо у него не было ни малейшего желания. Понедельник полностью оправдывал свою репутацию тяжелого дня. Время тянулось медленно,
Но ничего путного он из этих разговоров не узнал. Казалось, что явственное нежелание что-либо делать и даже шевелить языком распространилось, если не на весь НИИКИЭМС, то уж точно на всю их лабораторию. Разговоры шли вяло. Ни шуточек, ни возбужденных монологов, незамедлительно переходящих в яростные споры, в которые тут же включались почти все, сидевшие за столом, и привлеченные шумом и гамом люди со стороны. Всё это было, можно сказать, нормой для чаепитий в их коллективе, да и вообще, во всей еще не поскучневшей и не придавленной житейскими заботами молодежной среде, заполнявшей бесчисленные научные конторы, но только не в этот понедельник в этом – попавшем в наш роман – месте.
Правда, нашему сыщику-любителю, впавшему в прострацию и уже не ожидавшему никаких новостей, удалось услышать в этих никчемных разговорах кое-что, ненадолго привлекшее его внимание. Слух, конечно, был самым вздорным и ерундовым и, если мог вызвать интерес, то лишь своей дикостью, вовсе не предполагаемой в их просвещенном кругу общения. Казалось бы, почти все участники этих лабораторных посиделок – люди с высшим образованием или, по крайней мере, окончившие среднюю школу. О каких дремучих суевериях в их среде может идти речь? А вот на тебе! Сама идея, распространившаяся по НИИКИЭМСу в этот понедельник с обычной для таких слухов скоростью лесного пожара, была Мише уже знакома: всем жертвам последних событий являлся, дескать, покойный электрик и тем самым предвещал будущее несчастье. В каком виде он являлся, рассказы умалчивали, но в том, что своим появлением его труп (призрак? дух? видение?) вызывал грядущую катастрофу, сомнений не было. Однако же слышать такое не от Кости, рассказывающего про бредовые прозрения малообразованной бабки, у которой на почве тяжких переживаний крыша поехала, а из уст вполне здравых современных молодых людей, было настолько неожиданно, что слух произвел на Мишу определенное впечатление. Наверное, он впервые в жизни обратил внимание на то, что далеко не все люди, с которыми он повседневно общался и которые, вроде бы, ничем существенным от него не отличались, мыслят так же, как и он сам. И, соответственно, воспринимают мир с тех позиций, которые он сам, особо над этим не задумываясь, считал незыблемой твердыней здравого смысла и не сомневался, что они свойственны всем «нормальным людям». Разумеется, никто из высказывавшихся за столом не признавался в том, что он разделяет столь экзотичный взгляд на недавние события. Высказывания сводились к тому, что люди говорят… И даже произносилось это с некоторым скептическим оттенком: чего только, дескать, ни услышишь; у каждого свое мнение, но можно ли этому доверять? Однако же, если подобный слух дошел до Миши через множество передаточных инстанций, а не заглох сразу же после своего возникновения, то значит совокупное общественное мнение, несмотря на демонстрируемую скептичность, посчитало эту заведомую ахинею достаточно любопытной и пригодной для того, чтобы занять свое место в общем спектре мнений, выражаемых в отношении интересующих общество событий. Непонятно, откуда взялась эта облетевшая весь институт «гипотеза» происхождения недавних несчастий. Можно было подозревать, что она исходила от той же Анны Леонидовны, которой в ее положении стоило скорее посочувствовать, нежели укорять ее за высказываемые глупости. И хотя Костя говорил, что до пятницы нашу потерпевшую никто в больнице не навещал, не исключено, что кто-то из сотрудников НИИКИЭМСа виделся с ней за прошедшие субботу и воскресенье и, следовательно, мог стать распространителем такой – запавшей ей в душу – бредовой идеи. Ее имя однако вовсе не упоминалось в связи с циркулирующим по институту слухом, и никто не излагал его содержание в качестве неоспоримого свидетельства очевидной ненормальности вахтера, ставшей первоисточником жутких рассказов о бродячем трупе. Вовсе нет. Вахтер с ее рассказами сама по себе, а слух о мистических явлениях мертвеца, предвещающих всяческие несчастья, существовал как-то сам по себе, хотя и хорошо совпадал с ее россказнями. Так что можно предполагать независимое возникновение «гипотезы о многократных явлениях мертвеца разным, отмеченным роком людям» как в свихнувшемся сознании попавшей под раздачу вахтерши, так и в «народном» сознании [24] всех тех, кто составлял в описываемое время коллектив НИИКИЭМСа. Понятно, что в тот понедельник, о котором идет речь, ничто из подобных вопросов нашего героя не волновало. Он лишь слегка удивился, какую ерунду могут обсуждать вполне здравые, казалось бы, ребята, и чуточку заинтересовался тем, исходит ли слух, в конечном итоге, от несчастной вахтерши – уж очень совпадал он с услышанным от Кости – но, в целом, он вовсе не придавал всем этим «мистическим» глупостям ни малейшего значения. Ничего нового он, в сущности, не узнал, а то, что услышал, никак не могло повлиять на его пессимистический настрой. Их расследование, так живо и интересно начинавшееся, зашло, как ему представлялось, в настоящее непроходимое болото и погрязло в болотной тине, выбраться из которой ему вряд ли было суждено до скончания веков. Не до размышлений об иррациональных глубинах современного народного сознания ему тогда было.
24
Откуда берутся подобные представления и как они зарождаются в этом самом «народном сознании» – вопрос интересный, но я не чувствую себя готовым обсуждать его со знанием дела. Вроде бы, с подобными проблемами успешно разбирался знаменитый психолог Карл Юнг, но я еще не удосужился почитать его труды, хотя и приобрел несколько книжек Юнга, не так давно появившихся, наконец, на русском языке.
Однако в то время, когда мы с ним обсуждали события, происходившие более чем за десять лет до наших с ним разговоров, как раз эта сторона дела и вопросы обо всей этой бульварной «мистике» и содержании народного сознания вышли на первый план. Дело было, если не ошибаюсь, осенью восемьдесят четвертого. К тому времени всяческие «проростки» (о которых я уже писал в предыдущем романе), «катодные фракции», «Бермудские треугольники», «НЛО» и прочие «тайны индийских йогов» уже стали неотъемлемой частью интеллигентского сознания наряду с мутными слухами о Солженицыне, восторгами по поводу «Мастера и Маргариты» и «магического реализма» латиноамериканского романа и другими приметами эпохи. Михаила просто бесила подверженность интеллигентных, по определению, людей подобным мутным «течениям мысли» и их ничем не объяснимое легковерие. Пэтэушники – они, а не интеллигенты, – кипятился он, когда речь заходила о таких увлечениях среди его знакомых. Я как-то пытался смягчить его праведный пыл и ссылался на то, что такие отклонения в далекую от здравого смысла сторону – неизбежное следствие жесткого цензурного режима. Привлекательным,
Читателю, придется и на этот раз простить меня за отвлечение на личные воспоминания о давно прошедших разговорах. Тем более, что, на миг отвлекшись, я уже возвращаюсь к изложению рассказываемой истории.
Время приближалось к двум часам, и наш Ватсон с тоской думал, как ему дотянуть до желанных пяти и чем ему себя занять, если не прикасаться к опостылевшим журналам, еще целая стопка коих красовалась на его столе. Однако дело пошло вовсе не так, как предполагалось. Дверь их комнаты открылась, и на пороге внезапно нарисовался Костя. Поздоровавшись с бывшими в комнате ребятами и убедившись, что Миша его заметил, он, не говоря больше ни слова, вышел и закрыл за собой двери. Михаил, не ожидавший ничего подобного и до крайности заинтригованный – что это он? что за спешка? – потянув для вящей конспирации пару минут, выглянул в коридор – его приятель маячил на лестничной площадке, явно его поджидая.
– Пойдем ко мне – есть что обсудить, – не тратя времени на предисловия, заявил Костя. – Ты можешь сейчас уйти?
– Смогу. Без проблем.
Миша ничего толком не понимал, но не сомневался, что произошло нечто сверхординарное.
– Ну давай. Я тебя минут через пятнадцать буду ждать у вашего «Гастронома». Успеешь?
– Буду.
На этом разговор и закончился.
Когда озадаченный и теряющийся в догадках Ватсон, подошел к находившемуся через два дома от НИИКИЭМСа магазину, Холмс – с сумрачным видом и с каким-то невзрачным пакетом в руке – уже поджидал его на углу. Мишин соратник был явно не в духе (раздражен? сильно озабочен?), если не сказать, что подавлен, и те несколько кварталов, которые отделяли их от Костиной квартиры, приятели прошагали молча. Ясно было, что Холмс твердо решил отложить все объяснения до того момента, когда они окажутся на месте. И, когда они переступили порог квартиры, Костя удивил приятеля еще раз. Пройдя в комнату, он вытащил из своего пакета бутылку водки, кулек с сардельками, хлеб и кусок сыра. До сих пор алкоголь не появлялся при их беседах ни разу, и хозяин, чувствуя необходимость пояснить свое необычное поведение, кивнул на выставленную бутылку:
– Надо нам с тобой принять немного сегодня. Повод есть, – добавил он с кривой ухмылкой. – Ты пока порежь хлеб, сыр, а я пойду сардельки поставлю варить.
Получив нож и пару тарелок, недоумевающий, но сдерживающий рвущиеся из него вопросы Миша принялся за дело. Правда, ждать разрешения своих недоумений ему пришлось недолго: пока закипала вода и варились сардельки, Костя в основном изложил своему соратнику то, что кипело у него в душе. Новости, надо признать, были сногсшибательными.
Не пытаясь передать в подробностях Костин монолог и опустив непечатные выражения, уснащавшие его рассказ (что дополнительно характеризовало его эмоциональное состояние – в обычных условиях приятели вовсе не были к этому склонны и редко вставляли такие словечки в свою речь), я постараюсь по возможности кратко и по порядку изложить услышанное Мишей в этот тяжко начинавшийся и не изменивший свою тональность до вечера понедельник.
Когда Костя в этот день пришел в начале десятого на работу, ему передали, что звонила Вероника Аркадьевна из НИИКИЭМСа и просила перезвонить ей. Главбух, – вспомнил он. – Любопытно… Может, ниточка какая обнаружится. И взяв бумажку с записанным номером, тут же взялся за телефон. Уже через пару минут выяснилось, что бухгалтер хотела бы поговорить с ним по важному и неотложному, как она считала, делу, но не может сама придти, так как плохо себя чувствует и сидит дома на бюллетене. А потому, дескать, не мог ли бы товарищ Коровин посетить ее на дому – ей не хотелось бы откладывать этот разговор, а по телефону говорить об этом, видимо, не стоит. Так-так-так… – записав адрес и кладя трубку, думал приободрившийся товарищ Коровин, – что там у нее такое? что за не телефонный разговор? С утра настроение у него было не менее упадочное, нежели у описанного выше Ватсона, хотя он и не собирался уныло слоняться по коридорам своего управления, и пить бесконечный чай, дожидаясь Мишиного звонка. Однако, чт'o нужно делать, если не принимать в расчет малоперспективную «разработку» Нининого мужа, было ему совершенно не ясно. А тут что-то вроде проклевывалось: появилась надежда получить некую новую информацию и прояснить какой-то новый аспект стоявших перед сыщиками проблем. Посему он не стал откладывать разговор с главбухом на потом, а, прихватив Олега, скучающего за обшарпанным столом над какими-то бумажками, и выпросив на полчаса разъездной «Москвич», двинул на квартиру к Веронике Аркадьевне.
То, что ему поведала страдающая от тяжкой болезни, но желающая помочь следствию главбух НИИКИЭМСа, намного превзошло все его самые смелые предположения. Встретившая их в домашней затрапезе (в линялом теплом халате, ненакрашенная, и сразу как-то увядшая и потерявшая всю свою значительность и представительность) Вероника Аркадьевна старательно пыталась изображать стеснительность и бабью бестолковость, но можно было не сомневаться, что ее неотложное сообщение загодя ею обдумано и свой разговор со следователем, она спланировала именно тогда и так, как посчитала для себя выгодным. Суть дела она изложила – несмотря на всякие вздохи и вставляемые через слово вот я и подумала… может, вам еще и не сообщали… – толково и ясно, хотя и настойчиво подчеркивала, что ей мало что об этом известно и что непосредственного отношения ко всей этой истории она не имела.
По ее словам, около трех месяцев назад НИИКИЭМС получил 35 килограммов платиновой проволоки. Сама рассказчица узнала об этом, когда в бухгалтерию пришел счет на несколько сот тысяч рублей (Миша точно знал эту цифру, но я за давностью лет уже забыл ее: не то триста сорок тысяч, не то чуть ли не полмиллиона). Ясно, что в текущий бюджет института такая умопомрачительная цифра никак не вписывалась, и оплатить счет было попросту нечем. Подобные экстраординарные покупки всегда оплачивались за счет вышестоящих организаций, и купленное ими оборудование переходило на баланс института уже в натуральном виде. Да и вообще, несуразица какая-то: на кой понадобилось такое количество этой самой проволоки. Платина в НИИКИЭМСе, конечно, была: электроды, тигли какие-то и прочая мелкая дребедень, оприходованная на специальном счете. Всё вместе взятое тянуло грамм на сто пятьдесят – двести. А тут совсем другой коленкор. Ошарашенная главбух тут же ринулась к директору: что за новости? как мне в этой ситуации быть?