Она уходит по-английски
Шрифт:
– Нужно как-нибудь выкроить время и все-таки сделать флюорографию, - подумал я.
Потрогал лоб - горячий. Подмышки тоже горели.
Входная дверь открылась, зажегся свет в коридоре, и послышался голос мамы. Я не спеша встал и пошел встречать.
– Неужто его величество само пожаловало?
– спросила с улыбкой мама, ставя к зальной двери пакеты.- Здравствуй, сынок.
– Привет, - сказал я, немного, смущаясь.
– Сейчас разденусь, руки помою, и будем обедать.
– Я ненадолго.
– Что значит, опять ненадолго?
– Ничего не дошел, - пробубнил я.
– А отец где?
– В гараже. Где ему еще быть. Днями там торчит. Лучше бы работу нашел.
– А я сегодня Витю видел. Приезжал ко мне утром.
– А твоя-то королева куда делась?
– Она на тренинге. Скоро должна уже вернуться.
– На тренинге.... Знаю я эти тренинги. Муж дома, а она гуляет.
– Ну не начинай. Она действительно по работе улетела. Кстати, скоро могу получить повышение. В пятницу на собеседование заключительное ходил. Знаешь, какой там строгий отбор?
– Я и вижу. Одежда мятая, грязная. Щеки ввалились.
– Да где она грязная-то?
– Вон коленки на брюках желтые, посмотри. Оставь дома, постираю. Джинсы на переменку наденешь.
– Ну, мам...
– Снимай, снимай.
Я бросил взгляд на пакеты с едой.
В детстве я всегда ждал маму из магазина. Мне все казалось, что вот следующий кулек будет обязательно с чем-нибудь необычным. Все эти пакетики, бутылочки, коробочки -такие редкие и только в день зарплаты, которую могли по полгода задерживать. Приходилось экономить, чтобы прокормить семью из трех мужиков. Это, наверное, был единственный повод, когда мама причисляла меня к мужикам. Так обычно я всегда в ее глазах оставался маленьким сыночком.
Мама начала возиться на газовой плите с утварью, подогревая обед. Запахло жареными яйцами и вареной колбасой, картошкой с луком. Из холодильника были вытащены на свет миски с квашеной деревенской капустой, домашними опятами и солеными огурцами. Все из деревни.
На деревенской картошке, сале и яйцах мы и выжили в голодные девяностые, когда рушилась страна, и лихорадило завод.
Что-то со мной происходило в эти минуты. Мне не хотелось вставать из-за стола. Я снова был ребенком, мама была рядом. Даже любовь к жене отодвинулась на второй план. Я понимал, что вот только стоит сейчас сделать маленькое усилие, стоит только принять твердое решение, и я обрету покой и полное умиротворение.
Нужно просто не уходить никуда из квартиры, и все вернется на свои места. Все будет по-прежнему. Злой, суетный мир оставит меня в покое. Не будет спешки, недосыпов, ссор с женой, призраков ее измен, вечных недомолвок, дурацких подколок и насмешек со стороны тестя с тещей.
Запереться сейчас в теплой квартире, отключить телефон и остаться здесь навсегда. Стоит только подойти к маме, этой худенькой измученной семейными неурядицами женщине, обнять ее, как раньше, попросить прощения, и король вновь обретет свое маленькое королевство.
Но я не мог. Слишком далеко зашел. Слишком далеко. Я завишу от Кати. От ее запаха. От ее волос, глаз, улыбки, скул, шеи, ног, бедер, груди. Я не могу без близости с ней. Когда ее долго нет, я страдаю.
Я ревную ее к каждому, кто оказался рядом: кто ее подвез, похвалил, слегка тронул, улыбнулся ей. Я ревную ее к контактам в телефоне, к чекам, понимая, что она могла строить глазки официантам или тем, кто сидел за столиком напротив.
Она любит игры, она любит выпить, и, самое страшное, она не контролирует себя в таком состоянии. Степан был прав, я давно болен ею.
Однажды на отдыхе в Турции мы здорово напились и возвращались в отель запоздно. Я тащил ее по пляжу, утопая в мокром песке. Луна освещала нам путь. В номере кинул на кровать, уже спящую. Неприкрытая нагота сводила меня с ума.
Я не смог сдержаться и накинулся на свою жену, как животное, будто на любовницу после двадцати лет в браке, испытывая греховную страсть. Но, когда закончил, понял, что вот так мог сделать любой. Она все равно бы ничего не вспомнила, и в ту ночь я впервые заплакал, будучи женатым.
Немного перекусив, на сладкое мы выпили по чашке свежезаваренного черного чая с конфетами. Мама дотронулась морщинистой ладонью до моего лба и заявила, что я весь горю.
Срочно был найден градусник. Под нажимом пришлось рассказать о высокой температуре двухнедельной давности и про то, что вообще последние полгода я часто болел простудой, заверив, что сейчас все хорошо, что я пил сильные антибиотики.
Мама как обычно вся разнервничалась, начала сыпать вопросами. Градусник еще больше накалил воздух, показав 37,8.
– Да ты горишь, Максим! Ты что совсем без чувств? Тебе лежать нужно, а не ходить!
Пришлось выпить таблетку парацетамола и дать обещание, что завтра же пойду к врачу. Как назло, от горячего чая еще и кашель начался.
Я пошел, лег обратно на диван в зале и тут заметил вмятину на шкафу. Какой-то давний еще из самого детства дремотный ужас стал просыпаться внутри. Тошнотворный комок вновь подкатил к горлу.
Кто-то совсем недавно в этой комнате защищался, а кто-то нападал. Все опять всплыло из памяти наверх. Как я прятался под кровать от страха, как рыдал и умолял не трогать маму. Как искали отца по району и обзванивали морги, а на утро он приходил весь перевязанный и побитый, словно на него, как на волка, охотился весь район.
Два месяца назад я сидел на кухне, делая отчет, в пепельнице дымилась сигарета, по телевизору показывали серию "Квантового скачка", как вдруг зазвонил мой сотовый телефон. Это была мама. Катька сидела в соседней комнате, тоже мучаясь с отчетом. Сделав глоток виски со льдом, чтобы промочить горло, я нажал "ответить":
– Сынок, приезжай домой, - плачущим голосом, сказала мама.
– Отец пьяный. Драться лезет.
– Блин, вы достали меня уже со своими проблемами, - срываясь, сказал я.
– У меня своих трудностей хватает.