Она уходит по-английски
Шрифт:
– Поделишься?
– Приезжай, забирай хоть все.
– А тебе не нужны они, что ли, в работе?
– На складе потом еще возьму. Меня от этих ручек уже мутит.
– Через часик тогда буду.
– Хорошо.
На другом конце провода положили трубку.
Я жадно выпил стакан воды, стоя босиком на холодном полу. Желудок принял воду как что-то чуждое. Снова затошнило. Пришлось порыться в аптечке, достать десять таблеток активированного угля, растолочь их и запить вторым стаканом воды.
В ванной меня пробило
– Главное, получить должность и дотянуть до отпуска. Тогда приведу себя в порядок и отдохну. Не время сейчас расслабляться.
Голову мыть не стал. Бабушка всегда говорила, что по воскресеньям мыть голову- грех. И бриться не стал. Почистил зубы и немного замазал синяк Катькиным тональным кремом. Попытался расчесать свой ежик на голове, но плечо заныло еще сильней, чем вчера.
– Ну и вид...
– подумал я про себя, выключив в ванной свет и пойдя на кухню.
Я вытряхнул полную окурков пузатую пепельницу в мусорное ведро и открыл окно, чтобы проветрить. Вымыл две тарелки, что лежали еще с пятницы в раковине, и поставил вскипятить воду в чайнике. Не найдя под кипой бумаг и пакетов пульта от телевизора, включил его по старинке нажатием кнопки.
В новостях говорилось, что все коммунальные службы города брошены на уборку улиц и к понедельнику все будет чисто.
Раньше снег сыпал на толстые шкуры мамонтов, теперь же он падает вниз на норковые шубы женщин, торопливым шагом бегущих по мостовым. У людей в городах есть не больше часа, чтобы насладиться белой красотой. Тонны песка, соли и реагента быстро делают свое дело.
В городе снежинки умирают быстрей, чем комары летом. Когда-нибудь мы все забьемся жить в крохотные комнатки стеклянных башен под самое небо, и уже некому будет увидеть, как снежинка упадет на брошенную древнюю мостовую, некому будет слепить снеговика и поиграть в снежки. Судя по тому, что происходит в мире, до этого осталось недолго.
Есть не хотелось, и, выпив чашку черного чая без сахара, я вышел на балкон покурить, где к горлу так подпер комок, что пришлось спешно бежать в туалет. Обхватив обеими руками чуть вздувшийся овал живота, из меня вышла черная жижа из не растворившихся до конца таблеток.
Обессиленный я повалился в велюровое кресло. Появилась опять одышка. Сосчитал пульс. 110 ударов в минуту. Было ощущение, что кровь проникала в сердце лишь частично, да и та часть каким-то странным образом успокаивалась и забивалась в угол одного из предсердий словно мышь.
Посмотрел вокруг. Катькина одежда была разбросана по всей комнате: пару лифчиков, несколько пар носков, три сорочки, одно черное шелковое платье и черный кожаный клатч. Пришлось заставить себя подняться и запихать все, что не попало в чемодан, обратно в шкаф, как попало.
– Неужели так сложно не раскидывать вещи?
– подумал я с раздражением.
– Или хотя бы убирать за собой. Это же элементарно.
Раздался звонок в дверь.
Если честно, я был рад, что Катьки сейчас нет дома. Отношения у нее с Виктором оставались натянутыми уже давно в виду вечной его хмурости и характера, похожего больше на отцовский бескомпромиссный темперамент.
Она даже порой задавалась вопросом: "А родные ли мы братья?"
Я такое слышал не только от нее. И, правда, схожесть с братом у меня была минимальная. Практически ее и не было. Максимум во что могли поверить люди, когда видели нас вместе, так это то, что мы двоюродные, но никак не родные братья.
У него светлые жесткие волосы, словно это щетка для раковины, у меня - темные мягкие. Он мускулист, у меня тельце рыхлое. У него глаза синие, у меня карие. А что касается внутреннего мировоззрения, то там вообще прошивка была, как у Союза и Аполлона. Кардинально иная философия жизни, привычек, увлечений. Но при всем при этом мы все же являлись родными братьями, как ни крути. Кровь есть кровь.
– Жена надолго уехала?
– спросил брат, делая глоток чая.
– Скоро возвращается уже.
– Что-то у вас тут табаком все пропахло. Курите?
– Друзья были в гостях недавно, - пытался оправдываться я.
– Кто это тебя так приложил по носу?
– Да так. В темноте наткнулся на косяк, - ответил я первое, что пришло на ум.
– Как Машка? Говорить начала?
– С дедом дома. Повторяет уже десяток слов. Бабуха - это у нас подушка, сепа - это Степа, табулет - это у нас табурет.
– Здорово.... Нужно съездить к вам. Увидеть хочу ее. А то все некогда и некогда.
– Приезжай. Двери всегда открыты. У матери давно был?
– Давно, - ответил я.
– Может, сегодня съезжу.
Брат взял конфету и стал молча разворачивать фантик.
– Слушай, Вить, ты лампочку в ванной не поменяешь?
– Лампочка есть?
– Да.
– Неси лампочку.
Он сходил, отключил подачу электроэнергии. Я достал из ящика новую лампочку, и все было сделано в три минуты.
– Спасибо большое, а то Катька просит, просит давно.
– Пустяки, - сказал он.
– Ладно, я, наверное, поеду.
– Уже? Тогда Машку поцелуй в щечку. Скажи, что крестный привет передавал и скоро привезет подарок.
– Передам, - сказал Виктор, беря под мышку две коробки с шариковыми ручками.
– Слушай, может, сходим вчетвером в кино, как твоя жена приедет?
– Не знаю, Вить. Посмотрим. Катька может не захотеть. Я спрошу.
– Хорошо, спроси.
Мы попрощались, и он ушел. Я выглянул в окно, крутя между пальцами сигарету, и подождал, пока машина брата не скрылась из виду. Потом несколько раз откашлявшись, жадно, до самого фильтра, выкурил сигарету прямо на кухне.