Она уходит по-английски
Шрифт:
Она смотрит с позиции своей прожитой жизни, сравнивая себя с вами на уровне эмоций, жестов, слов. Это для нас она пожилой сморщенный человечек без прошлого, а для нее все, что когда-либо отражалось или отражается в глазах, - здесь и сейчас, потому что воспоминания имеют свойство быть настоящим. Настоящее в прошлом.
Для нее и полет Гагарина 1961 года, и комсомольские отряды 1968 года, и строительство "БАМ" в 1972-ом - это не редкие статьи в журналах и сериалы по второму каналу, а столько-то вдохов и столько-то выдохов, дни рождения 1961, 1968 и 1972 годов,
Мы видим сморщенную старушку перед собой в маршрутном такси, а у нее внутри, может быть, до сих пор бушуют страсти любовного треугольника с Колей Васнецовым и Таней Нестеровой.
И неважно, что Колька уже как пятьдесят лет назад сгинул где-то в Сибири на торфяных разработках, а Таньке недавно левую ногу ампутировали в связи с сахарным диабетом. Главное - девичьи обиды, слезы и треугольный конвертик с ее именем на обратной стороне, а не Таниным.
Почти перед самым прибытием на станцию "Кузьминки" в вагон зашла парочка молодых и не совсем трезвых девиц. В черных длинных пальто и тяжелых армейских ботинках на ногах. Одна из них прислонилась к поручню, и, притянув другую, стала ее целовать.
– Товарищи, что же это такое творится?!
Но нет, никто уже этого не спросит. Никто не поведет их в отделение под руку. Не вызовут родителей. Я бросил взгляд на старенькую бабушку. Комсомол заснул навсегда, как и минтай в сумке.
Мне было противно смотреть на девиц, и я отвернулся.
– Толерантность доведет нас всех когда-нибудь до вырождения, - подумал я.
Город засыпало. Мне пришлось прямо-таки пробираться по сугробам до дома, где обитал Степан. Это причудливое ветхое пятиэтажное здание из красного кирпича, глазницы которого глядели на всех черными безжизненными дырами, странным образом вписалось в композицию с новыми типовыми высотками, словно заскорузлый гнойник на лице юноши. Оно ежилось, сутулилось, но покидать насиженного места, как будто не хотело.
Раньше я любил бывать в этом доме. Он был живым существом, с открытой душой, где соседи знали друг друга и ходили в гости, где двери не закрывались даже по ночам. Не то, что сейчас: тысячи мертвых клетушек за бронированными дверьми.
В подъезде стоял полумрак, из небольшого отверстия в двери наметал снег. Все стены были исписаны, к потолку прилипли горелые спички (неужели еще кто-то так делает?). Поднимаясь по лестнице на пятый этаж, уже почти на самом верху, я почувствовал отдышку и слабость в ногах. "Странно, - подумал я.
– Раньше такого не замечал". Пришлось постоять какое-то время, чтобы отдышаться.
Дверь в квартиру была не заперта, и оттуда несло жжёным кофе. Я прошел внутрь. Весь коридор был уставлен баулами, какие обычно можно увидеть на оптовых рынках, огромными сумками и коробками.
Кое-как была разбросана обувь, на вешалке, точнее, тут было четыре вешалки, висело несколько пуховиков и курток. Теперь к запаху жженого кофе добавился еще запах плесени, сырости, чеснока и чьих-то немытых ног. Я не стал разуваться и прошел на кухню по скрипучему старому паркету. Там, спиной ко мне, стоял высокий черноволосый молодой человек в мешковатом спортивном костюме и что-то мыл в раковине.
– Здорово!
– сказал я.
– Ты чего не спишь в такую рань?
Степан повернулся ко мне и стал водить языком по внутренней поверхности зубов, словно отыскивая остатки пищи.
– Я еще не ложился, - выдавил он из себя.- А ты откуда тут взялся? Здорово...
– Что такой хмурый?
– улыбнувшись, спросил я.
– Пил, что ли? Откуда только поводы берете.
– Разве нужен повод?
– удивился он.
– Холод этот собачий бесконечный, разве не повод?
– Повод, конечно, - сказал я в поисках, где бы присесть.
– Слушай, можно я у тебя сегодня побуду до вечера?
– Будь, - сухо ответил он.
– Я могу у тебя тогда где-нибудь прилечь на часик отдохнуть? Что-то неважно себя чувствую.
– В зале на диване можешь лечь, - сказал Степан, вытирая руки бумажным полотенцем.
– А мегера твоя чего не пришла?
– Она на тренинг улетела в Турцию, - не сдерживая смеха, сказал я.
– Она, Степ, не мегера. Она хорошая.
– Ну да?
– вопросительно подняв одну бровь, спросил он.
– Я ей никогда не нравился. Помнишь, как она меня шизоидным назвала?
– У всех бывают свои заскоки. Главное, что на дружбу нашу это никак не повлияло.
– Как сказать, - закрыв кран, ответил он.
– Я у вас, когда последний раз в гостях был? Правильно. Никогда.
– Блин, Стёп, ну ты же знаешь Катьку. Да, она не любит всю нашу компанию. Но я ведь к тебе приехал.
– Когда мы последний раз виделись? Вот сейчас - и то, только потому, что твой железный занавес уехал на тренинг. Под каблук она тебя взяла плотно, Макс, под каблук.
– Какой еще каблук? Просто не хочу ее расстраивать. Скандалы по пустякам не люблю.
– Небось, требует, чтобы все было, как она хочет?
– ехидно спросил Степан.
– Если что, то ночью ничего не жди? Так ведь?
Он облизнул губы, достав сигарету из кармана и сунув ее между губами.
– Давай не будем об этом, Степ. Главное, что я к тебе приехал. Вечером выпьем, и все будет по-старому.
– Не будет ничего уже по-старому, - ответил он, доставая чугунную сковородку из духовки.
– Знаешь, Макс, Андрюха Ларин хоть и под каблуком, но с Ленкой ко мне по-человечески относятся. То бутылку из-за бугра привезут, то еще чего-нибудь вкусного. А от тебя с твоей Катькой я что-то не помню такого. Один фарс.
– Это ты называешь, относиться по-человечески? Я вот только от них. Звал его к тебе приехать вдвоем.
Я решил опустить подробности разговора с Андреем.
– Иди, поспи, - разбивая ножом в сковородку куриное яйцо, промямлил он.
– Вид у тебя действительно какой-то странный. Как будто тебя семеро били в картофелехранилище. Только там смотри, не прибрано. Я квартиру сдаю, если не знаешь. Скинь с дивана все на пол и ложись.
– Чего я тебе сделал, Степ? Что вы сговорились с Андреем, что ли?