Она уходит по-английски
Шрифт:
– Николай, а в чем собственно дело? Почему мне мешают отдыхать?! Я за что плачу деньги?
Из комнаты на ломанном русском ему ответили, мол, все хорошо, Леонид Иванович, не обращайте внимания.
– Как не обращать внимания, когда меня силой пытаются выгнать! Я за что плачу участковому? Может, мне другую квартиру найти и другого Николая?
– Леонид Иванович, сейчас разберемся, не переживайте, - ответил тот голосом хоть чуть и визгливым, но непоколебимым.
Из комнаты, откуда доносился детский плач и на полную громкость орал телевизор, вышел небольшого роста, восточной
– Так, ты кто такой и что тебе тут нужно?
– спросил он меня, на смеси русского и непонятного мне языка.
– Леонид Иванович, уважаемый человек, и я не позволю обижать моего гостя. Сегодня Кристина больше принимать не будет. Все до утра расписано. Завтра приходи. Давай, давай, не стой тут. Кристина, а ты чего расселась? Обслужишь Леонида Ивановича, как ты умеешь.
Кристина с отрешенным лицом уставилась в стену, и было заметно, как под ее помадой медленно бледнели губы.
– Ты меня поняла?
– Поняла, поняла, - повернув свое бледное лицо, с неохотой ответила она и видимо, чтобы как-то подтвердить сказанное, завела руку за спину, расстегнула бюстгальтер и бросила его на пол. Потом скатала чулки, и отправила их туда же.
– Вот и хорошо, - проговорил человек восточной наружности, улыбаясь во все свои вставные золотые зубы.
На десяток секунд все замерло, и повисла тишина. Этого времени мне хватило, чтобы осознать происходящее и сделать следующие выводы о каждом: некогда очень красивая девушка, ныне падшая Кристина, Леонид Иванович, подкармливая местного участкового, содержит в квартире Степана мини-бордель, и, наконец, сам смотрящий борделя - Николай из Душанбе.
– А ты давай проваливай, - сказал Николай, подойдя ко мне вплотную и потащив за рукав. Сигарета у него уже была во рту, правда до сих пор не зажженная.
Весь сгиб его правой руки был покрыт темными полосами от уколов.
– Сейчас, - сказал я и что есть мочи двинул ему по челюсти сверху вниз. Удар получился немного смазанным, но этого хватило, чтобы Николая откинуло к дверному косяку, где вдобавок он стукнулся головой о петлю. В руку сразу отдало ноющею болью.
Следом за этим меня вдруг резко затошнило и вырвало прямо на старый паркет.
– Шатаются тут всякие наркоманы, - позволила себе вставить Кристина.
– Дай ты ему, наконец, уколоться, Николаша, а то помрет парень-то.
Я вытер рот платком и сказал, обращаясь к Леониду Ивановичу:
– Хоть какие-то остатки совести у вас есть?! Сыну, зачем жизнь ломаете?
Николай быстро пришел в себя, вытер кровь с разбитой губы, весь ощетинился и достал из заднего кармана джинсов нож-бабочку. На секунду мне показалось, что пришел конец. Я как-то легко это осознал и принял. На дворе ночь наползала на вечер. Двор не освещается толком. Один звонок Леонида Ивановича нужным людям, и с телом все решится быстро, как в лучших фильмах Тарантино. И тут с заплаканным, мятым лицом, поднялся с дивана Степан и, шатаясь, сказал:
– Спокойствие, только спокойствие. Это мой друг, Максим. Он никому не сделает плохо, сейчас он уйдет, и вы его больше не увидите. Пойдем, Максим, на кухню.
На мое удивление Степан теперь уже сам взял меня крепко под руку и повел на кухню, где с буханкой хлеба играл маленький Паша.
В коридоре Леонид Иванович успокаивал Николая, грозившего зарезать меня или заставить языком слизать все с пола, а я сидел на табурете и без всяких эмоций наблюдал за играющим мальчиком. Хлеб прыгал из одной его руки в другую.
За своими сигаретами лезть в пальто не хотелось, поэтому я встал и взял из пачки, лежащей на холодильнике, про себя обругав желтый фильтр.
– Давай выпьем, дружище, водки, - проговорил Степан.
– У тебя есть аспирин?
– спросил я с опустошенностью в голосе.
– Хотя откуда тут аспирин.
– Как говорила моя бабушка, лучшее лекарство от всяких хворей - это стакан водки.
Степан взял трясущимися руками с полки над столом две пузатеньких рюмки, дунул в них и поставил на стол. Ловким движением большого пальца открутил крышку на бутылке и наполнил рюмки. Пробка закатилась куда-то под холодильник, где, видимо, и пролежит до сноса пятиэтажки. Мы выпили, Степан похлопал меня по плечу, мол, все будет хорошо.
Я посмотрел на него и вдруг понял, что больше не чувствую жалости. Чего я вообще тут распинался? Руки ему обрабатывал. На диван укладывал. Ему все равно. Его все устраивает. Паша вот этот - тоже. Сидит тут и улыбается. Даже не плачет. Мать в больнице, а папаша забавляется, с кем попало. Вырастет избалованным сынком и будет катать университетских девчонок на подаренном папой "Порше". Мальчик посмотрел на меня и подмигнул.
Сколько себя помню, Степан никогда не усложнял себе жизнь. Когда в институте он не смог сдать последний зачет на втором курсе, то не стал просить пересдачи, а просто ушел. Тогда самые закоренелые двоечники остались учиться, купив преподавателю армянского коньяка, а он ушел.
Отслужил в армии полгода, потом комиссовали по здоровью. Упал без сознания во время тренировок. В госпитале обнаружили пролапс митрального клапана 2-ой степени, но бабушка была счастлива возвращению внука домой.
На любой работе он не задерживался дольше трех-четырех месяцев. Везде ссорился с бригадиром. Жениться не хотел. "Завтра женюсь, не сегодня же", - любил он повторять. Раньше на хлеб и сигареты брал с бабушкиной пенсии, теперь вот квартиру сдает. Хотя еще непонятно, кто и кому сдает.
Вдавив окурок в пепельницу и следом выпив рюмку водки, не закусывая, я решил, что хватит с меня на сегодня гуляний и пора уже возвращаться домой. Чужой я на этом празднике жизни.
– Пора мне, Степан. Спасибо за гостеприимство.
– Что уже уходишь?
– взволнованно спросил он, обмакивая горбушку хлеба в банке из-под кильки в томате.
– Да, пора. Поздно уже.
– Слушай, я с тобой до магазина, ага? Продышусь заодно.
– Куда ты собрался?
– спросил я скептически.
– Ты еле на ногах стоишь.