Они были не одни
Шрифт:
— Керосин!..
Можно было подумать, что это счастливое открытие сделал сам Гьика, но ему немного страшно было додумать до конца все, подсказанное этим словом.
— Послушай, добрый Мустафа эфенди! Пусть Шоро и Барули съездят с утра на мельницу, свезти в Корчу хлеб они успеют и после, — проговорил дядя Коровеш.
Леший метнул на него злобный взгляд.
— Никого я не отпущу! Все должны с утра ехать в Корчу. А ты, старик, придержи язык!
Коровеш ничего не ответил на этот грубый окрик. Открыл свою табакерку и принялся скручивать цигарку.
— У
— А у меня навоз на гумне не убран…
Так переговаривались между собой крестьяне. Каждый должен был бросить свое дело и по принуждению отправиться со своими лошадьми и ослами в Корчу. Все это займет не меньше двух дней… А расходы!..
— Добро бы только нас гнали… А то запрягай и скотину!..
— Лошадь — тоже живая тварь… И устанет, и есть захочет дорогой… А сунься-ка на постоялый двор за сеном! Опять же деньги! Бею, небось, до этого дела нет!
— Почему бей не наймет два-три грузовика? Они живо доставят весь хлеб, куда ему надо. А мы как-нибудь довезем его до шоссе.
— Очень ему это надо! У кого есть щипцы, тот не станет обжигать себе пальцы!
— А этот змей, этот Рако Ферра!.. Заладил одно: «Мы все поедем, непременно!» Когда же дойдет до дела, он и лошади своей не даст и сам куда-то запропастится!
Так говорили крестьяне; и только один Гьика молчал, думая о чем-то своем. Даже Петри удивился:
— Что с тобой, Гьика? Ты сам не свой. Ничего не поделаешь, придется везти хлеб. Стену лбом не прошибешь! Слышал, как он сказал: «Всех бы их облил керосином и сжег»?.. Ему бы только головы рубить! Думаешь, не сумеет? Да ведь это настоящий палач!
А Гьика лишь покачал головой и еще раз прошептал:
— Керосин!
Леший назначил час, когда крестьяне должны явиться с телегами для погрузки зерна. Затем все разошлись.
— Видел? Он сегодня и не пикнул! Это потому, что я недавно как следует его отделал! — обратился Кара Мустафа к Рако, провожая взглядом уходившего Гьику.
Рако посмотрел ему вслед и улыбнулся.
— «Ты еще не знаешь, с кем имеешь дело!» — сказал я ему, — продолжал Леший, — и предупредил в открытую: «Если ты еще раз позволишь себе что-нибудь подобное, я тебе голову сверну! Даю тебе честное слово». И в самом деле, если он хоть малость провинится, велю раздеть его догола, поставить на площади и хорошенько отстегать крапивой! Так что ему после этого будет стыдно на селе показаться! Видел, как он повесил нос? И здесь стоял, будто мокрая курица!
Кара Мустафа рассказывал своему приятелю про Гьику в насмешливо-пренебрежительном тоне, имея в виду недавнее происшествие. Как-то Гьика вместе с сестрой возвращался с поля. Шли они по тропинке через рощу и пели новую песенку, которую сами сложили:
Дритас с беем нынче в ссоре,
Ой, ой, ой…
Случайно поблизости оказались Леший и Яшар. Они прислушались к песне и разобрали ее слова. А слова были про налоги, про тяжкий труд на бея и — что самое ужасное — про самого бея! Лешему кровь ударила в голову, и он с ружьем наперевес преградил путь Гьике и его сестре.
— Ах ты разбойник! Ах ты негодяй! Про кого ты осмеливаешься петь такие срамные песни? — заорал он, готовый ударить Гьику.
Перепуганная девушка вскрикнула. Гьика остановился и, сжимая в руке топор, спокойно посмотрел Лешему в глаза.
— В чем дело? Разве правительство запрещает петь?
— Я тебе покажу, разбойник, негодяй! — заскрежетал Кара Мустафа, и на губах у него выступила пена.
— Заткни глотку, не ругайся! Постыдился хотя бы девушки! — с невозмутимым хладнокровием отрезал Гьика и, бросив на него исполненный презрения взгляд, продолжал свой путь.
— Разбойник! Я еще тебе покажу! Ты еще увидишь, что я с тобой сделаю! — кричал ему вслед Леший, однако сам оставался на месте.
Вот об этом-то происшествии Леший рассказывал Рако Ферра и другим своим приятелям, но только в сильно приукрашенном виде.
— Представь себе, Рако, я закатил ему пощечину! Морда у него сразу стала красная, как огонь, а из глаз искры посыпались! «А-а-ай!» — завизжала молодая сука, бывшая с ним, и наутек! Разбойник что-то хотел сказать, а я его р-раз по другой щеке! «Спой-ка, спой-ка еще!» — сказал я ему. Ну, а ему уже не до песен!..
Этот рассказ слышали в селе многие, так что в Дритасе вскоре распространился слух о том, что на лесной просеке Леший до полусмерти избил Гьику. Слух этот дошел и до самого Гьики, но его никак не тронул.
Со сходки Петри возвращался вместе с Гьикой. У Петри тревожно билось сердце: он все ждал, что вот-вот Гьика заговорит с ним о тесте, который сегодня открыто защищал интересы Каплан-бея. Однако Гьика, идя рядом, не проронил ни слова, а когда они расставались, попрощался с Петри очень холодно, — это случилось впервые. У юноши пребольно сжалось сердце.
«Конечно, — решил Петри, — Гьика на меня рассердился за то, что я не возражал тестю».
То, что Рако Ферра говорил глупости, было Петри понятно, но, если бы он в присутствии всех начал спорить с тестем, это было бы еще глупее.
Петри пришел домой задумчивый и печальный. Вывел из конюшни кобылу, взял топор. Надо отправляться на работу. И снова что-то больно укололо его в сердце: неужели он утратил дружбу Гьики именно теперь, когда познакомился с Али? Позор!..
— Черт меня угораздил полезть в зятья к Рако Ферра! — в отчаянии прошептал он. Эта мысль возникла у него сейчас впервые.
Петри решил теперь же отправиться к тестю и прямо сказать ему, что тот нехорошо поступает, поддерживая бея. Он привязал кобылу у сарая и, захватив с собой топор, собрался идти.
— Петри, ты куда? — окликнула его мать.
— К тестю, топор у него поточить. А ты мне пока положи хлеба в мешок.
Размышляя дорогой, Петри все более приходил к заключению, что он виноват, и признавал, что Гьика, рассердившись на него, был прав.
— Черт побери! Если я сам не скажу тестю, что он поступает неправильно, кто же ему это скажет? — мучился он угрызениями совести. — Нет! Сегодня же все выскажу! Пусть даже мы с ним поссоримся!