Они были не одни
Шрифт:
— Ну, что ты об этом думаешь? — спросил Гьика.
Но Петри только слегка побледнел и виновато опустил голову.
— Говорю же тебе, что туда и мышь не пролезет, а как же забраться нам да еще вытянуть оттуда зерно?
— Да, в самом деле, как? Я об этом и думаю, — ответил Гьика таким тоном, словно ждал, что Петри что-нибудь подскажет ему.
Действительно, было над чем задуматься. Нелегко залезть в амбары бея: их неусыпно сторожат кьяхи и даже, если удастся проникнуть внутрь, вряд ли можно незаметно вытащить оттуда мешки с зерном. Нет, это совершенно невозможно! И,
— Эх, мы с тобой, словно дети малые. И затея эта детская… — сказал Петри, и это было вполне чистосердечно.
Молча они разошлись.
* * *
Когда уборка подходила к концу, как-то под вечер в селе появился чужой человек. Крестьянину, пришедшему с ним из Корчи, он назвался скупщиком скота и сказал, что он гег[21] и пришел с севера. На рынках в Тиране и в Дурресе большой спрос на скот — его вывозят в Италию. Вот поэтому он с несколькими гуртовщиками прибыл в Корчу. Здесь они разбрелись по разным селам, чтобы не перебивать друг у друга товар. В Дритасе, говорил скупщик, он знает некоего Гьику Шпати, с которым познакомился в прошлом году в Корче на скотном базаре, где Гьика покупал себе осла. Торговец рассчитывал, что сможет приобрести в Дритасе хороший, упитанный скот. В заключение он попросил одного из крестьян показать ему дорогу к дому Гьики.
Крестьяне, работавшие у себя на гумнах, при виде чужака приуныли:
— Вот и пожаловал к нам сборщик налогов! — стали они печалиться.
Пройдя через все село, незнакомец направился на гумно к Ндреко; увидев его, Гьика выронил вилы и поспешил к нему навстречу. Они сердечно поздоровались, и гость даже похлопал Гьику по плечу.
— Сборщик налогов? Что-то не похоже. Не может чиновник быть в таких дружеских отношениях с Гьикой, — говорили между собой крестьяне, наблюдавшие со своих гумен за этой встречей, и немного приободрились.
А незнакомец оказался не кем иным, как Али Кельменди. Организация в Корче считала недостаточной установившуюся связь с деревней, и Али решил сам посетить несколько сел, чтобы на месте ознакомиться с положением дел и побудить товарищей к более энергичным действиям именно теперь — в пору сбора урожая. Вот почему он оказался в Дритасе.
— Я дал тебе слово, что приду, вот и пришел, — сказал Али, еще раз крепко пожимая Гьике руку.
— Это мой отец, вот моя жена, это сестра, а вот мой любимец — зовут его Тирка.
Познакомив Али с членами своей семьи, Гьика расположился с гостем под навесом перед домом.
— Разумеется, ты устал, Али! Рина, скорей приготовь кофе да завари его погуще! У нас, кажется, осталось еще немного раки. Принеси! Как ты хорошо сделал, что пришел! Как хорошо! Скажу тебе, нам здорово достается от наших кровопийц, но что мы можем поделать? Все дрожат и трусят, как зайцы. Как хорошо, что ты пришел, милый Али, милый брат! — И Гьика с нежностью посмотрел на любимого друга, не зная, чем бы ему угодить.
Али снял фуражку, отер платком высокий лоб и ласково поглядел на Гьику. Его радовало, что сегодня он встретил другого Гьику: правда, это был еще раб, но уже раб не покорный, а бунтующий, объятый жаждой борьбы. До чего изменился Гьика с тех пор, как они впервые встретились!
Как раньше думал и говорил Гьика? «Нам, крестьянам, на роду написано прожить и умереть раздетыми, разутыми, голодными. Таков наш удел!» А сегодня Гьика уже не мирится с этой горькой, как полынь, долей. Он понял, что такое гнет богачей, понял, что с ним можно и нужно бороться.
Хижина дяди Ндреко находилась на холме Бели, откуда открывался вид на все село. Перед Али тянулись нищие лачуги, почти сплошь крытые соломой. Редко-редко мелькала черепичная крыша, и казалось, что эти лачуги готовы уйти в землю, превратиться в могилы, настоящие могилы! А крестьяне, которых он встретил по пути к Гьике, были еле прикрыты жалкими лохмотьями и выглядели изможденными. Они походили на живые скелеты, возвращавшиеся вечером в свои могилы.
— Вот до чего дошла Албания! Могилы и скелеты! — прошептал Али, принимая чашку кофе, которую принесла ему Рина.
А Гьика продолжал говорить, словно торопился высказать все, что угнетало его:
— Бей и его псы — кьяхи высасывают из нас все соки. Хлеб забрали почти целиком. И масло, и яйца, и кур… А потом надо еще день и ночь угощать кьяхи… Нам только остается помирать с голоду. Вот клянусь тебе моим сыном, мы с пасхи не ели белого хлеба, а вчера я должен был его доставить для кьяхи, потому что моя очередь их кормить. Мой ребенок яиц и не пробовал, а для них я должен найти.
Гьика закурил.
— Али, милый, выпей! Там еще немного осталось. Я знаю, ты не пьешь, но сейчас ты устал и раки тебе пойдет на пользу. Какой ты молодец, что пришел! — еще раз повторил Гьика и продолжал свой рассказ: — Я уже разговаривал со многими крестьянами, с каждым в отдельности. Мы должны утаить как можно больше зерна. Но и с этим пока ничего не получается. Признаюсь тебе откровенно, я и сам на это неспособен. Поверишь ли, друг Али, но всеми нами владеет страх! Где нам браться за такое дело? Если нас поймает Кара Мустафа, что с нами будет? Не видать нам ни зернышка пшеницы, и землю у нас отнимут, и самих нас выбросят на улицу! Каждый день кьяхи рыщут от гумна к гумну, от дома к дому, нагло покручивают усы, ругают нас на чем свет стоит и грозятся… а мы все — стыдно признаться, Али, — мы только покорно склоняем перед ними головы, на все соглашаемся и еще оказываем им знаки почтения. До чего мы низко пали!
Али внимательно слушал Гьику, время от времени покачивал головой и глухо, прерывисто кашлял. Несмотря на то, что молодой крестьянин не сообщал ничего утешительного, Али радовался, что он видит перед собой нового Гьику, который не только сетует на свою долю, но уже помышляет о том, как ее изменить.
Было уже поздно, когда они, закончив беседу, вошли в дом.
На следующее утро Али встал очень рано вместе со всеми. Накинул на себя бурку Гьики и вышел во двор. Он был очень тронут приемом, оказанным ему не только самим Гьикой, но и всей его семьей. Даже маленький Тирка накануне ни за что не хотел слезть с его колен, так и заснул.