Опадание листьев
Шрифт:
– Вставай, соня, ехать пора, – бросила она, стоя на пороге комнаты.
– А поцелуйчик?
– Некогда.
– А если я навсегда останусь Жабой?
– Хорошо, только не тащи меня в постель. У нас мало времени.
– Мы куда-то спешим?
– К одному человеку. Забыл? Я тебе о нем рассказывала.
– Ты заставляешь меня вставать натощак, – пробурчал я обиженно.
– Можешь выпить кофе. Я тоже, кстати, не откажусь.
– С гренками?
– С гренками.
– С солью и чесноком?
– Давай, делай уже что-нибудь, извращенец.
– Так куда мы едем? – вернулся я к разговору во время кофе.
– К одному человеку. Сам все увидишь. Чего я буду рассказывать. И умойся. Ненавижу, когда ты такой.
Я кое-как наспех повозил станком с тупым лезвием по физиономии, сделав на ней несколько внушительных порезов, из которых тут же выступила кровь.
– Лучше бы ты так щетину резал, – сказал я зло станку.
Пойдет. Вода была почти холодной, и желание умываться пропало на корню, так и не успев родиться. Я несколько раз провел зубной щеткой по зубам, сплюнул, прополоскал рот и аккуратно вытер уголки рта. На этом утренний туалет большинством голосов был признан завершенным.
– А лезвие поменять нельзя было? – недовольно спросила Ольга при виде крови на моей физиономии и шее.
– Ты же сама сказала, что мы спешим.
– Спешим, но не настолько.
– Тогда может, вернемся в спальню?
– Одевайся.
Машину вела Ольга. Во-первых, это была ее машина, а во-вторых, я терпеть не могу сидеть за рулем. Она же была буквально помешана на технике, и ездить умела. За рулем держалась уверенно, но не грубила, и вообще была молодцом.
– Включи что-нибудь, – попросил я, когда мы сели в машину.
– «The Koln Concert» тебя устроит?
– Идеально.
Она достала из бардачка компакт диск и воткнула в проигрыватель. Настоящая меломанка, она потратила на музыку примерно столько же, сколько на новую «Тойоту», при этом, надо отдать ей должное, ни радио, ни кассетника у нее не было, только чудо-проигрыватель компакт дисков и подстать ему стереосистема. Хорошую музыку на плохом аппарате слушать нельзя.
По дороге я любовался Ольгой. Высокая, стройная с длинными идеальными ногами, небольшой упругой грудью, длинными волнистыми черными волосами, подчеркивающими красоту ее лица. Было в ней что-то гипнотическое, что-то притягивающее и одновременно отталкивающее, внушающее страх. Она была слишком совершенной для нашей Земли.
– Прикури мне сигарету, – попросила Ольга в паузе между композициями. Курила она «Честерфилд». Я тоже любил «Честерфилд», когда мог его себе позволить, а позволить я себе его мог, только когда меня угощали. В свободное от человеческой филантропии время, я наслаждался крепким вкусом «Беломора». Сигареты я не курил кроме настоящего привозного «Честерфилда», а не изготовленного на заводе по производству подпольного тосола.
Странная штука любовь. Казалось бы, умница, красавица, при деньгах, а связалась с голодранцем, да к тому же не Аполлоном. Нет, я высокий, крепкий мужчина в самом расцвете лет. У меня породистое семитское лицо и красивые руки. Стройностью я, правда, не отличаюсь. Безденежный русский гений. У нее же туфли стоили больше, чем я зарабатывал за год. Однако что-то она во мне нашла. Шутка ли, пятый месяц вместе.
В пятнадцати минутах не очень быстрой езды от города находилась станица с ныне действующим мужским монастырем, в котором кроме монахов и разъезжающих на дорогих джипах послушников имелся даже свой чудотворный старец. На территории монастыря для всех желающих работала церковь, куда слетались на службу богомольцы со всей округи.
Ольга припарковала машину возле монастыря. Мы вышли. Удивительно, пятнадцать минут от города, а воздух! Голова кружится. Служба кончилась, и из церкви повалила толпа богомольцев. Все они были мрачными, серыми, закутанными в бесцветные некрасивые одежды. Никто не смеялся, дети шли чинно рядом с взрослыми. Мне они почему-то напомнили выцветшую фотографию похоронной процессии.
– Интересно, почему богомольцы всегда такие тускло-бесцветные? – спросил я.
– Может, они пост соблюдают? – ответила Ольга.
– Гаишники тоже вон пост соблюдают, а какие у них рожи лоснящиеся.
Подождав, пока рассосутся богомольцы, мы перешли на другую сторону мощеной плиткой широкой улицы или маленькой площади. У калитки я нерешительно остановился.
– Собаки нет?
Нельзя сказать, что я не люблю или боюсь собак, скорее, я отношусь к ним с уважением, исключающим саму возможность игнорирования какого-нибудь Трезора, находящегося на боевом посту.
– Нет. Он не любит собак.
– Ты уверена?
– Не задавай глупых вопросов, особенно при нем.
В доме царил полумрак. Интересная фраза. Почему полумрак царит, а звания, например, присваивают? О, прикольный и стебучий русский язык! И так, в доме царил полумрак, показавшийся после улицы мраком, и я ничего не мог разглядеть. Я остановился у порога комнаты, боясь обо что-нибудь споткнуться или набить себе синяк.
– Привела? – услышал я властный мужской голос из темноты.
– Как ты и говорил.
– Закрой дверь.
3
Туман, туман, туман… Белое молоко тумана и ничего кроме тумана. Буквально, что внизу, то и вверху. И я, как порождение тумана…
Она тоже была в тумане. Я никогда ее не видел, но знал, что она здесь, рядом. С самого детства я слышал ее, чувствовал, ощущал ее незримое присутствие. Я жил ей, дышал ей, молился на нее. Я знал ее и не знал. Я никогда ее не видел. Только образ, только ускользающий силуэт, только намек. Она стала моим наваждением, моей паранойей, моей любовью. Она была рядом, здесь, в тумане, в нескольких метрах от меня. Она приближалась. Я уже слышал ее шаги, уже начал различать силуэт…
– Эротический сон? – разбудил меня Рафик. Послав его как можно дальше, я уткнулся лицом в одеяло в тщетной попытке вернуться в сон.
– Это тебе приветик оттуда. Поэтому тебе сейчас хреново, – сказал он.
– Хреновей некуда, – согласился я.
– Это связь. Тонкая односторонняя связь, от которой кроме вреда никакой пользы. Пока. Вы еще встретитесь. Одевайся, пойдем.
– Куда?
– Завтракать. Не все же тебе в постель кофе носить.
Рафик, как настоящая порядочная сволочь, питался в столовой не в смысле общепитовской забегаловки, а в смысле специальной комнаты для еды. Столовая была обставлена с роскошью, которая могла бы поспорить даже с убранством ванной комнаты, как своей дороговизной, так и кричащей безвкусицей. Во главе стола стояло огромное массивное кресло, достойное Гаргантюа. На противоположной от кресла стене висел транспорант: БЕЙ ЖИДОВ – СПАСАЙ ИЗРАИЛЬ. Под ним, сама невинность, сидела…