Опадание листьев
Шрифт:
– Вставай, соня, ехать пора, – бросила она, стоя на пороге комнаты.
– А поцелуйчик?
– Некогда.
– А если я навсегда останусь Жабой?
– Хорошо, только не тащи меня в постель. У нас мало времени.
– Мы куда-то спешим?
– К одному человеку. Забыл? Я тебе о нем рассказывала.
– Ты заставляешь меня вставать натощак, – пробурчал я обиженно.
– Можешь выпить кофе. Я тоже, кстати, не откажусь.
– С гренками?
– С гренками.
– С солью и чесноком?
– Давай, делай уже что-нибудь, извращенец.
– Так куда мы едем? – вернулся я к разговору во время
– К одному человеку. Сам все увидишь. Чего я буду рассказывать. И умойся. Ненавижу, когда ты такой.
Я кое-как наспех повозил станком с тупым лезвием по физиономии, сделав на ней несколько внушительных порезов, из которых тут же выступила кровь.
– Лучше бы ты так щетину резал, – сказал я зло станку.
Пойдет. Вода была почти холодной, и желание умываться пропало на корню, так и не успев родиться. Я несколько раз провел зубной щеткой по зубам, сплюнул, прополоскал рот и аккуратно вытер уголки рта. На этом утренний туалет большинством голосов был признан завершенным.
– А лезвие поменять нельзя было? – недовольно спросила Ольга при виде крови на моей физиономии и шее.
– Ты же сама сказала, что мы спешим.
– Спешим, но не настолько.
– Тогда может, вернемся в спальню?
– Одевайся.
Машину вела Ольга. Во-первых, это была ее машина, а во-вторых, я терпеть не могу сидеть за рулем. Она же была буквально помешана на технике, и ездить умела. За рулем держалась уверенно, но не грубила, и вообще была молодцом.
– Включи что-нибудь, – попросил я, когда мы сели в машину.
– «The Koln Concert» тебя устроит?
– Идеально.
Она достала из бардачка компакт диск и воткнула в проигрыватель. Настоящая меломанка, она потратила на музыку примерно столько же, сколько на новую «Тойоту», при этом, надо отдать ей должное, ни радио, ни кассетника у нее не было, только чудо-проигрыватель компакт дисков и подстать ему стереосистема. Хорошую музыку на плохом аппарате слушать нельзя.
По дороге я любовался Ольгой. Высокая, стройная с длинными идеальными ногами, небольшой упругой грудью, длинными волнистыми черными волосами, подчеркивающими красоту ее лица. Было в ней что-то гипнотическое, что-то притягивающее и одновременно отталкивающее, внушающее страх. Она была слишком совершенной для нашей Земли.
– Прикури мне сигарету, – попросила Ольга в паузе между композициями. Курила она «Честерфилд». Я тоже любил «Честерфилд», когда мог его себе позволить, а позволить я себе его мог, только когда меня угощали. В свободное от человеческой филантропии время, я наслаждался крепким вкусом «Беломора». Сигареты я не курил кроме настоящего привозного «Честерфилда», а не изготовленного на заводе по производству подпольного тосола.
Странная штука любовь. Казалось бы, умница, красавица, при деньгах, а связалась с голодранцем, да к тому же не Аполлоном. Нет, я высокий, крепкий мужчина в самом расцвете лет. У меня породистое семитское лицо и красивые руки. Стройностью я, правда, не отличаюсь. Безденежный русский гений. У нее же туфли стоили больше, чем я зарабатывал за год. Однако что-то она во мне нашла. Шутка ли, пятый месяц вместе.
В пятнадцати минутах не очень быстрой езды от города находилась станица с ныне действующим мужским монастырем, в котором кроме монахов и разъезжающих на дорогих джипах послушников имелся даже свой чудотворный
Ольга припарковала машину возле монастыря. Мы вышли. Удивительно, пятнадцать минут от города, а воздух! Голова кружится. Служба кончилась, и из церкви повалила толпа богомольцев. Все они были мрачными, серыми, закутанными в бесцветные некрасивые одежды. Никто не смеялся, дети шли чинно рядом с взрослыми. Мне они почему-то напомнили выцветшую фотографию похоронной процессии.
– Интересно, почему богомольцы всегда такие тускло-бесцветные? – спросил я.
– Может, они пост соблюдают? – ответила Ольга.
– Гаишники тоже вон пост соблюдают, а какие у них рожи лоснящиеся.
Подождав, пока рассосутся богомольцы, мы перешли на другую сторону мощеной плиткой широкой улицы или маленькой площади. У калитки я нерешительно остановился.
– Собаки нет?
Нельзя сказать, что я не люблю или боюсь собак, скорее, я отношусь к ним с уважением, исключающим саму возможность игнорирования какого-нибудь Трезора, находящегося на боевом посту.
– Нет. Он не любит собак.
– Ты уверена?
– Не задавай глупых вопросов, особенно при нем.
В доме царил полумрак. Интересная фраза. Почему полумрак царит, а звания, например, присваивают? О, прикольный и стебучий русский язык! И так, в доме царил полумрак, показавшийся после улицы мраком, и я ничего не мог разглядеть. Я остановился у порога комнаты, боясь обо что-нибудь споткнуться или набить себе синяк.
– Привела? – услышал я властный мужской голос из темноты.
– Как ты и говорил.
– Закрой дверь.
3
Туман, туман, туман… Белое молоко тумана и ничего кроме тумана. Буквально, что внизу, то и вверху. И я, как порождение тумана…
Она тоже была в тумане. Я никогда ее не видел, но знал, что она здесь, рядом. С самого детства я слышал ее, чувствовал, ощущал ее незримое присутствие. Я жил ей, дышал ей, молился на нее. Я знал ее и не знал. Я никогда ее не видел. Только образ, только ускользающий силуэт, только намек. Она стала моим наваждением, моей паранойей, моей любовью. Она была рядом, здесь, в тумане, в нескольких метрах от меня. Она приближалась. Я уже слышал ее шаги, уже начал различать силуэт…
– Эротический сон? – разбудил меня Рафик. Послав его как можно дальше, я уткнулся лицом в одеяло в тщетной попытке вернуться в сон.
– Это тебе приветик оттуда. Поэтому тебе сейчас хреново, – сказал он.
– Хреновей некуда, – согласился я.
– Это связь. Тонкая односторонняя связь, от которой кроме вреда никакой пользы. Пока. Вы еще встретитесь. Одевайся, пойдем.
– Куда?
– Завтракать. Не все же тебе в постель кофе носить.
Рафик, как настоящая порядочная сволочь, питался в столовой не в смысле общепитовской забегаловки, а в смысле специальной комнаты для еды. Столовая была обставлена с роскошью, которая могла бы поспорить даже с убранством ванной комнаты, как своей дороговизной, так и кричащей безвкусицей. Во главе стола стояло огромное массивное кресло, достойное Гаргантюа. На противоположной от кресла стене висел транспорант: БЕЙ ЖИДОВ – СПАСАЙ ИЗРАИЛЬ. Под ним, сама невинность, сидела…