Опасная фамилия

Чиж Антон

Поручик, между тем, желал получить от нее признания в делах, о которых она понятия не имела.

– Кто дал вам поручения? Кому следовало отдать товар? Фамилии, адреса, – повторял он, угрожающе постукивая по столу.

Сонька пробовала огрызаться, потом кокетничать, даже слезу пустила, но все это не действовало на жандарма. Добилась она только того, что он приказал доставить ее вещи. Городовой принес два чемодана, что хранились в кладовке участка, и положил на стол. Открыв чемодан, жандарм стал методично выбрасывать содержимое на пол. На каменные плиты упали интимные вещи

дамского туалета. Сонька давно забыла, что такое застенчивость, но ей стало мерзко и обидно, что вот так потрошат честь и славу воровского мира. Она уже подумывала, не вцепиться ли когтями в лицо этому господину, когда в допросную ворвался запах дорогих мужских духов, а за ним ветер принес того самого немца, что так славно ей подмигивал.

Сонька тут же приняла самую жалкую и трогательную позу, закрыла лицо руками и отчаянно застонала.

Увидев произвол, кронпринц Леопольд сверкнул брильянтом в галстуке и сделал самое грозное выражение лица.

– Что здесь происходит? – спросил он по-немецки, резонно полагая, что уж в России каждый офицер понимает его родной язык.

Поручик не встал перед лицом королевской крови по стойке «смирно» и даже каблуками не щелкнул, а лишь кивнул.

– Произвожу досмотр подозреваемой, – ответил он с грубым акцентом.

Принц был оскорблен подобным обращением, с каким столкнулся в гостеприимной России впервые.

– В чем подозревают эту невинную барышню?

– Она занимается ввозом незаконной литературы, которая подрывает основы законной монархии, ваше сиятельство.

Молодой офицер выглядел столь юным и коротко стриженным, что кронпринц никак не ожидал от него подобной твердости. Особо задело Леопольда женское белье, лежащее около его сапог, что показалось ярким символом невинности, растоптанной безмозглым служакой.

Не зная языка, Сонька отлично поняла, что славный немец вступился за нее, и принялась вздыхать пуще прежнего, стараясь выжать из глаз хоть одну слезинку. Как назло, ей было так весело оттого, что жандарм попал в переплет, что слезы не шли.

– Извольте прекратить! – приказал кронпринц, чего, по его мнению, было вполне достаточно.

Юный жандарм и ухом не повел. У ног его выросла куча женского белья, которую он поддал носком. Тряпочки жалобно взлетели и пали. Отбросив пустой чемодан, он взялся за другой.

– Как вы смеете вести себя подобным образом! – вскричал Леопольд. – Эта дама находится под моей защитой! Немедленно прекратите!

– На этот счет у меня нет никаких распоряжений, – ответил жандарм, отправляя на пол очередную блузку.

Это было немыслимо. Леопольд хотел немедленно вызвать его на дуэль, но спохватился, что драться с полицейским было ниже его достоинства. Оставалось применить оружие куда более разрушительное для карьеры молодого человека. Он потребовал назвать имя и фамилию наглеца.

– Граф Кирилл Вронский, поручик тайной полиции империи, – ответил юноша, глядя в глаза кронпринцу, что было недопустимо по протоколу и просто неприятно.

Не разбираясь в русской форме, Леопольд понял, что ошибся и взял на себя слишком много даже для гостеприимной империи. Он знал, что русская тайная

полиция не подчиняется никому, делает что хочет и ради защиты трона может пойти на любое злодеяние. В душе Леопольд сам бы не отказался от такой тайной полиции, хотя его трону ничего не угрожало. Да и троном он, по сути, еще не владел. Но сейчас иметь дело с тайной полицией ему совсем расхотелось. При этом нельзя было потерять лицо, показав, что мальчишка в погонах может быть сильнее кронпринца.

– Я это так не оставлю! – заявил он, грозно вздернув брови. – О вашем поведении я доложу вашему начальству!

– Как будет угодно вашему сиятельству, – ответил Вронский с поклоном.

Леопольд фыркнул и вышел в полном расстройстве чувств. Сонька не поняла, что такого сказал этому немцу жандарм, что он вылетел как ужаленный. Зато хорошо поняла, что дело ее плохо. Утерев сухие глаза, она сжалась, став похожей на промокшую птичку, похлопала ресницами и постаралась улыбнуться.

– Не пойму, ваше благородие, в чем меня подозреваете.

– Разве не поймешь? – спросил Вронский, отдавая ей улыбку.

– Совсем не пойму. Я закон знаю, ни в чем против него не иду. А вы взяли и барахлишко мое все перетрусили. Такой стыд, что и глаз девать некуда.

– Так тебе стыдно?

– Как не стыдно, когда меня, честную воровку, не пойми в чем подозревают.

– Вот и расскажи, чтоб стыдно не было.

– О чем же рассказать? – когда было надо, Сонька умела показать свою испуганную и глубоко невинную душу.

Вронский брезгливо оттолкнул чемодан и сел на край стола.

– Где запрещенная литературка, милая? – спросил он. – Куда дела? Или в поезде успела передать? Может, соседке по купе отдала? Это твой связник? Отвечать!

Сонька поняла, что дело ее совсем плохо. И спасительные слезы хлынули сами собой. Так что не пришлось притворяться.

37

Слепой, пребывающий в вечной темноте, умеет определять других не только по шагам, но и по неуловимым для зрячих особым движениям воздуха. Бетси учуяла приближение гостей, когда они еще поднимались по лестнице. Она уловила знакомые уверенные шаги Сержа, а рядом с ним ощутила новое, еще не изученное движение. Серж вел новенького. Бетси любила новых людей, которых она собирала, как коллекционер, что накалывает бабочек и вывешивает на стену.

Серж принес с собой запах свежего одеколона, еле уловимый дух леса или чего-то, что мог подцепить на даче, и еще мелкие водовороты воздуха, похожие на белокурые кудряшки ребенка. Он коснулся ее руки привычным расчетливым прикосновением, которое лишь обозначало движение губ к старческой коже. Бетси сжала его пальцы, удержав, и выразила глубокое соболезнование по поводу кончины Алексея Александровича, которого так хорошо знала. Это такая утрата для всего общества и столицы. Она не стеснялась, что слова ее ничего не значат: общество давно забыло старого Каренина, как и он забыл общество. Церемония сожалений была ей необходима и в чем-то приятна. Бетси собиралась жить долго, и каждый уход кого-то из знакомых был еще одним очком в ее пользу.