Опасная фамилия
Шрифт:
– У Сержа Каренина были с вашим мужем какие-то дела?
Китти улыбнулась.
– Это вам Митя наговорил? Он был еще маленьким, когда мы продали Покровское. Доходы от имения падали, расходы росли. Это была первая деловая операция Сержа, поэтому он заплатил значительно больше, чем тогда имение стоило. Митя себе в голову вбил всякие глупости и не может пережить, что Серж пока успешнее его…
– В таком случае… – Ванзаров запнулся, собираясь с духом. – У меня не будет другой возможности спросить вас. И заранее прошу простить… В день смерти Анны Аркадьевны Карениной вы были последней, кто ее видел?
Китти удивленно посмотрела на него.
– Почему вас это интересует? Все это давно забыто.
– Это может иметь отношение к смерти старшего Каренина. И вашего мужа.
– Неужели? – спросила Китти и не нашла причин, почему бы ей не ответить. – В таком случае… Анна пришла в наш московский дом повидать Долли. Я жила там, потому что была беременна Митей, а Левин готовил имение к нашему приезду. Но Долли не было. Ее приняла я. Мне казалось, она была весела, полна жизни и всяких надежд на скорый развод. Когда мы узнали, что она покончила с собой, это было полной неожиданностью.
– За что вы ее не любите? – спросил Ванзаров.
Молодой человек оказался слишком догадливым. Китти простила ему эту оплошность за молодость и прекрасные усы.
– Это несколько другое, – ответила она. – Во-первых, Анна Аркадьевна увела у меня Алексея Вронского, который тогда был блестящим флигель-адъютантом, а я по девичьей глупости считала его своим женихом. Ну, а чуть позже, когда они с Вронским переехали в Москву и жили вместе, невзирая на всеобщее осуждение, мой милый молодой муж Левин взял и влюбился в нее. Только у него хватило сил справиться с этой любовью. Так что мне любить ее не за что. Я жалею Анну Аркадьевну, она так страшно расплатилась за все, но она была пропащей женщиной. Я достаточно была с вами откровенна, господин Ванзаров?
Китти встала, давая понять, что время исповеди кончилось.
– А сейчас извините, меня ждут неотложные дела. Мне пора переодеться в траурное платье и примерить на себя роль безутешной вдовы, – сказала она, подавая руку.
– Ваша дочь Ольга, возможно, скоро станет знаменитой балериной, – сказал Ванзаров, тоже поднявшись.
– Я рада, что Левин этого не увидит, – отвечала Китти. – Он бы ее проклял.
32
Пригородный поезд тащился с печальной основательностью. Лебедев сидел у окна и старательно разглядывал проплывающие окрестности. Он не высказывал желания отравить воздух сигарками, что говорило о крайней степени его раздражения. Аполлон Григорьевич казался раздраженным настолько, насколько ему хватало сил это скрывать.
– Вот вы, бесценный мой коллега-ворон, обижаетесь и правильно делаете, – сказал Ванзаров. – Я бы на вашем месте вел себя точно так же. Могу даже описать картину, что сложилась в вашем воображении: Каренин, никем не замеченный, уходит со своей позиции, заходит Левину в тыл, подкрадывается и безжалостно стреляет в спину. После чего брезгливо выбрасывает сигару, что держал во рту не раскуренной.
Лебедев не ответил.
– Так бы поступил на моем месте любой следователь или пристав, – продолжил Ванзаров. – Вот только один факт мешает быстрому аресту подозреваемого: у него нет ни единого, во всяком случае, нам известного, повода убивать Левина.
– Он вас с толку сбил тем, что вызвал! – наконец не выдержал Лебедев. – Ловкий и точный прием.
– Мне об этом говорили только что.
– И что же? Все кругом дураки, кроме вас? А между тем, истинно умный Каренин уже дважды воспользовался таким приемом. И пока безотказно.
– Я не сбрасываю со счетов эту возможность, однако…
– Однако! – передразнил Лебедев, что вышло у него желчно и язвительно. – Да с такими уликами господин Каренин еще вчера должен был сидеть в камере. И сегодня Левин пил бы чай у себя на веранде и спорил с женой.
– Однако, – упрямо повторил Ванзаров, – я бы так и поступил, если бы не картина. Каренину не было никакого смысла таким образом избавляться от нее.
Криминалист по-прежнему был сумрачен.
– Вы смеете утверждать это даже после того, как найдены по две гильзы около трупа балерины и благородного старика? И обе – из оружия Каренина, которое он спрятал по глупости в вазу?
Ванзаров кивнул.
– Вы смеете утверждать, что еще две гильзы, уже от охотничьего ружья той же марки, что у Каренина, не указывают прямо на него?
Последовал еще один кивок.
– И вы смеете утверждать… – уже возвысил голос Лебедев, – после того, как на ноже для бумаг со стола Каренина я обнаружил остатки засохшей краски и волосок холста?
– Даже после этого, – согласился Ванзаров.
– Но почему?! – воскликнул криминалист. – Какой выверт собачьей логики вашей мешает вам ясно увидеть простые вещи такими, какие они есть на самом деле! Сигара его рядом с трупом Левина – этого вам мало?
– Просто потому, что Каренину не было никакого смысла оставлять гильзы. Тем более никак нельзя объяснить, зачем он подложил тело отца к балерине.
– Сколько угодно объясню! Например, на него помутнение нашло. Все-таки отца убить – не жене изменить.
– А картину кисти Алексея Вронского он тоже в помутнении уничтожил, ночью пробравшись к нему в дом. Вы же не будете отрицать, что Каренин уничтожил? Кстати, чем он ее?
Лебедев рассказал про серную кислоту, подчеркнув, что ее не только вылили, но и размазали по кругу, чтобы убить портрет наверняка. Причем случилось это не вчера, а не менее недели назад. Краски засохли в корку.
– Наверное, нанял кого-то, чтобы в дом заслуженного генерала проникнуть, – закончил он уже не так уверенно.