Опасная фамилия

Чиж Антон

Граф Алексей Кириллович, ожидая гостью, которую обещал сын с утра, чувствовал себя неловко. Он не знал, какую роль должен сыграть. Кирилл отказался признать эту девушку своей невестой и желал, чтобы отец пока лишь взглянул на нее и составил свое мнение. Такое желание сына было для старшего Вронского несколько неожиданным.

Нельзя сказать, что они были далеки. Кирилл вырос без матери, почти что на руках графини Веры, жены брата Александра. Женское воспитание казалось Вронскому неправильным и глупым, портящим мальчика, но иного он предложить не мог. Алексей Кириллович, оставшись без жены, не знал, как и взяться за ребенка. А потому доверился свояченице, которая уже воспитала своих детей. В результате Кирилл вырос веселым, легким, открытым,

но совершенно не поддающимся никаким ограничениям. Он всегда делал только то, что ему хотелось, не считаясь с чужим мнением. И к отцу он тоже не прислушивался. Так было, когда Кирилл отказался поступить в гвардию, как полагалось потомку рода Вронских, в котором все мужчины были военными, и самовольно сдал экзамены в училище корпуса жандармов. Так было, когда он отказался от брака с молодой графиней Надсон. И так было, когда Кирилл решил служить в Охранном отделении, с чем Вронский не смог смириться. Он считал, что защищать трон и отечество благородному человеку полагается на поле боя. Но не в застенках же охранки! Граф испытывал к этим господам, которых сын иногда привозил на дачу, некоторую брезгливость, уходил на долгую прогулку, чтобы не жать им рук, но и не скомпрометировать сына излишней гордостью.

Для чего понадобилось Кириллу мнение отца по поводу какой-то барышни, приехавшей из Швейцарии, Вронский понять не мог. Он решил быть вежливым с ней, как он был вежлив с любым, ниже его по положению, не избавившись от привычки смотреть на людей как на вещи. Наверняка барышня не имеет к высшему свету никакого отношения. Обычная милая простушка.

Вронский заметил из-за ограды мундир сына и девушку, которую он вел под руку. Правила этикета требовали, чтобы хозяин вышел к гостям. Граф спустился с веранды и стал ждать, ничем не выказывая раздражения, овладевшего им. Он видел, как Кирилл пропустил барышню в калитку. Барышня была среднего роста, хорошо сложена, хотя и чуть полновата. Лицо скрыто под широкополой шляпой. Что же касается платья, то Вронский невольно отметил, что она и понятия не имеет о моде. Увиденного было вполне достаточно. Ему захотелось как можно скорее избавиться от этой обязанности, ставшей обременительной.

Сын зашел на шаг вперед и для чего-то отдал честь.

– Отец! – торжественно произнес он. – Позволь представить тебе Анну Алексеевну, прибывшую в столицу из Швейцарии. Хотя она предпочитает, чтобы ее называли Ани.

Барышня подняла лицо.

Алексей Кириллович обладал крепким характером, закаленным войной и тяжелым ранением. Он только задержал дыхание, все еще не веря, что такое чудо возможно.

Это была она. Сдержанная оживленность играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшей ее румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке. Она была прелестна в своем простом платье, прелестны были ее руки, прелестна твердая шея, прелестны вьющиеся волосы, прелестны грациозные легкие движения рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести. Вронский увидел Анну. Она стояла перед ним живая и молодая, такая, какой он запомнил ее и какой она осталась на его портрете. И это было по-настоящему страшно. Интерес сына открылся для него с неожиданной стороны и нашел столь необычное объяснение, и Вронский подумал, что, быть может, случилось то, чего он так долго ждал и боялся. Хотя поверить в это было совершенно невозможно.

Кирилл с интересом наблюдал, какую внутреннюю борьбу преодолевает отец. Он слишком хорошо изучил его манеру, чтобы не заметить, что Вронский растерян до крайней степени.

– Как вас зовут, мадемуазель? – спросил он не своим, напряженным голосом.

– Анна Алексеевна Каренина, – ответила Ани.

Кирилл должен был признать, что она не испытывает и тени робости, какую прилично иметь девушке, а, напротив,

смотрит на его отца открыто и прямо.

– Вы дочь покойного Алексея Александровича Каренина? – тихо спросил Вронский.

Ани только кивнула ему в ответ.

– Прошу простить мою дерзость, но сколько вам лет?

– Двадцать один, – ответила Ани.

– Господин поручик, – вдруг обратился Вронский к сыну, – не могли бы вы оставить нас с Анной Алексеевной наедине?

Против ожидания, Кирилл не изумился столь необычной просьбе, только щелкнул каблуками и вышел в калитку. Ему было чрезвычайно интересно, о чем таком отец хотел поговорить с Ани. И, наверное, он бы нашел причину, чтобы остаться. Только особое, одному ему известное выражение стальной решимости, какая возникала у отца в исключительных случаях, заставило Кирилла безропотно повиноваться.

Вронский пригласил гостью в гостиную, но Ани предпочла остаться в саду. Они сели друг напротив друга в плетеные кресла. В каждом мельчайшем движении, в каждой черточке, в манере держать голову, в особом блеске глаз, в том, как она отвечала и улыбалась ему, Вронский узнавал Анну. Его дочь была слишком точной копией матери. Ани вела себя удивительно естественно, не кокетничала и не проявляла глупое жеманство, что свойственно молодым девушкам. Она была проста и непосредственна. Вронский не заметил, как они заговорили о европейской политике, затем обсудили новейшую литературу, перешли к воззрениям на религию графа Льва Толстого, коснулись свобод и избирательного права женщин и даже обсудили музыкальные новинки, среди которых обменялись замечаниями о композиторе Глазунове, премьеру нового балета которого ожидали осенью.

Во время беседы Ани выказала не только хорошее образование, но и умение мыслить. Она не повторяла чужие глупости, но умела отстаивать свое мнение, доказывая аргументами, а не светскими глупостями. Вронский видел в ней не только отличное образование, широкий кругозор, но и глубокий, живой ум. Что радовало и пугало графа одновременно. Это была его дочь, и он мог гордиться ею, хотя сам не приложил усилий к тому, чтобы она выросла такой. Он запомнил ее в колыбели крохотным существом с шафранно-красным, пушистым и сморщенным личиком, с пухлыми ручонками. А теперь перед ним сидела красивая и гордая женщина.

Она взяла от родителей все самое лучшее. Вронский это видел отлично. Чувство глубокого, полного и бесконечного счастья, какое он испытал в их первый раз с Анной, вернулось к нему. Это было столь невозможное счастье, – то, что эта умница и красавица была его дочь. Но она носила фамилию совершенно чужого для нее человека. Вронский все собирался сказать главное, но так и не решился. Он еще подумал, что предстоит объяснение с Кириллом, который не знал, что у него есть сестра. Но тут Вронский сложностей не предполагал: после упреков и обид Кирилл, разумеется, смирится и примет неизбежное. Ничего иного ему все равно не оставалось. Не зря же он привел ее сам.

Кирилл Алексеевич вернулся через полтора часа. Вронский приказал немедленно подать обед. Он не хотел расставаться с Ани, ему хотелось говорить с ней еще и еще. Но она вдруг поднялась, сказав, что у нее есть срочные дела. Вронский поцеловал ей руку с такой нежностью, что сам испугался.

– Как вам эти насаждения? – спросил он, указывая на шедевры итальянского садовника, не столько из интереса, но чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

– Они уродливы, – просто ответила Ани, чем вызвала в душе Вронского бурную радость.

– Вот не знаю, что с ними и делать, – только заметил он.

– Прикажите на их место посадить молодые деревца.

– Да, пришло время сажать молодые деревца, – согласился он.

Чтобы как-то войти в разговор, Кирилл вызвался проводить гостью на станцию. Ани отказалась, пояснив, что ей надо навестить брата. Тогда Кирилл заявил, что непременно проводит, хоть до перекрестка.

– Прошу бывать у нас непременно в любой день, да хоть завтра заглядывайте, – сказал Вронский. – Нам еще многое надо обсудить.