Опасная тропа
Шрифт:
— Хафиз срочно приехал, к нему.
Потом мне стал известен состоявшийся между ними разговор. Узнав о задержании двух машин с пиленым камнем, Хафиз тотчас же, оказывается, выехал сюда. Ражбадин говорил с ним, с трудом сдерживая себя, чтоб не взорваться.
— Прошу тебя, не доводи дело до суда, — просил Хафиз, да, да, по-настоящему просил, а не требовал.
— Мы одни с тобой, Хафиз, и послушай, что я тебе скажу. Неприглядные дела острием проступают в твоем хозяйстве, Хафиз, — подчеркнуто холодно произносит Ражбадин.
— А ты не вмешивайся в мои дела.
— Твои люди занимаются подлогом, обманом, списыванием и реализацией дефицитных стройматериалов!
— Об этом дай мне знать.
— Я подаю в суд, милиция расследовала это дело. Вот такие дела, уважаемый Хафиз.
— Ты же можешь не доводить это до суда, можешь при желании.
— Нет у меня желания покрывать преступников. Простите, у меня много дел… — Так Ражбадин расстался с Хафизом. А на душе у директора остался горький осадок огорчения и разочарования. Никогда так не унижавшийся ни перед кем Хафиз кипел в ярости, чувствуя, какая гроза может разразиться над его головой.
— Тогда вот что, Абду-Рашид, передай директору вот эту бумажку, — протягиваю я шоферу бумажку, которую просил передать Акраб. Разве в этих обстоятельствах я мог чем-нибудь помочь Акрабу? И вообще, следует ли это делать? Да, поистине человеческая душа — темный лес, не сразу узнаешь, какие там звери воют и что за птица в дупле сидит.
— А что за бумажка? Ах, да. Учуял волк, чью овцу съел! Хорошо, передам.
— Но при чем же здесь дети? — вдруг вырвалось у меня. — У него пятеро детей… — И перед глазами моими стоит этот мальчик — сын Акраба.
— Что ты сказал?
Оказывается, то, о чем я думал, выговорил вслух. Почему-то, почтенные, не хотелось мне верить, что этот «Ассаламуалейкум» такой ничтожный и что наш директор такой жестокий человек. На душе стало неприятно. Но перед глазами моими стоит все тот же мальчик, любящий отца. Это просто во мне говорит учитель. Хотел отмахнуться от всего, собрать в голове этот мусор и выбросить на свалку. Но мысли о стройке, о той задумке нашего директора, которая прямо на глазах осуществляется, о новом поселке, о будущем все преследовали меня.
С неприятным осадком на душе вернулся домой: злой на себя и на других. И встречает меня жена, на веранде купавшая детей, со словами:
— Вот и папа наш вернулся с работы.
— Какая там работа?!. — говорю я сердито.
— Что, не устроился? — растерянно глядит она на меня, — а я всем соседкам рассказала, что ты на строительстве работаешь, что ты заработаешь четыреста рублей, что мы купим телевизор…
— Кто тебя просил?! Уже растрезвонила всем… Зачем?! — накричал я на жену, будто она была во всем виновата. Эх, при чем она-то здесь? Надо на ком-то выместить зло, вот и…
— Ты же сказал, иду на работу… — как-то виновато взглянула на меня Патимат.
— Сказал, и обязательно надо всем рассказывать. Не язык, а порванный мешок проса, — хлопнул я дверью и пошел к себе, сбросил пиджак, ботинки и лег на кровать. Внутри у меня все кипело. Я прикусил палец и повторил про себя: «Сабур, сабур — терпение, терпение. Эй, Мубарак, что с тобой, смотри, не расслабляй узду».
— Не шумите, папа сердится… — донесся до меня голос жены. — Кому говорю? Эй, Зейнаб, не бей Ражаба, Мана, чайник поставь на печку, Фарида, иди, доченька, полей воду, мы сейчас Хасанчика будем купать. Правда же? Вот так, снимем трусишки… Ну-ка, вода не очень горячая? Хорошая. Ражаб, куда ты утащил мыло, дай сюда…
Завела свой патефон. Чтоб не слушать ее, я укрыл голову подушками и вскоре, оказывается, заснул. Просыпаюсь, жена меня прикрыла шалью. Рядом, положив голову на мою руку, спит младший со шрамом на лбу — его забодал соседский бычок. А бычка того, приняв за медведя, я убил и стоимость бычка отдал соседке, а мясо мы съели, вот вам и сказка!
У ног моих заснула Мана, на полу спали остальные, и жена сиротливо прикорнула у камина. Глубокая досада и чувство вины охватили меня, глядя на жену. Тоже, нашел, на ком вертеть жернова. При чем тут она в твоих неудачах? Да если трезво задуматься о том, что происходит с тобой, эти встречи, эти поездки и тревоги, и волнения — ты же их искал. Чего же ты? Смотрю в окно. Там день, солнце. Кусок синего неба. Пробиваясь сквозь занавески, солнечные лучи играли на ковре, и цветы, казалось, оживали на нем. Слышу разговор людей с улицы и какую-то приглушенную музыку. Работал чей-то приемник. Посмотрел на часы — не было еще двенадцати. Как-то тоскливо сжалось сердце, и подумалось мне, дураку: «Зачем я сам себе делаю жизнь грустной и омрачаю семье радостный день? Чего мне не хватает, чтобы быть выше всего этого, мужчина я или нет? Ну, чем виновата моя Патимат? Зла никакого она не сделала, наоборот, своей радостью, правда, преждевременно поделилась с соседками. Ну и что же». Я тихо встал, стараясь не разбудить жену, но она, видимо, спала чутко, встряхнулась и сонно пробормотала:
— Ты, наверное, очень устал? Ты стонал что-то, муж мой.
И черт дернул меня ее расстраивать. Посмотрите на нее, лицо у нее по-детски безвинное и чистое. Радоваться, дурак, тебе надо тому, что она, это дитя природы, твоя жена и душа ее родная и близкая тебе, говорю я себе. После сна я ощутил в себе прилив бодрости, стал чувствовать себя лучше и мыслил трезво и спокойно.
— Пустяки, жена, я проголодался, — подошел я к ней и ласково погладил ее плечи. Она поддалась моей ласке, горячо прижалась ко мне, щекою к щеке…
Настроение само собой улучшилось.
— Ты проспи меня.
— Да ну, что там…
— Вот и хорошо, вот и хорошо, давай есть…
— Обед давно готов, будить не решалась. Хасанчик все «к папе хочу, к папе хочу», и лег с тобой, бормотал, говорил он с тобой о чем-то и заснул.
— Пообедаем и всей семьей пойдем погуляем.
— И я? — нежно и ласково посмотрела на меня жена, и так прозвучал ее голос, будто это был не ее голос, а кто-то из детей меня спрашивал. Я даже оглянулся.
— Конечно, надевай самое лучшее свое платье и накидку, — восклицаю я счастливо. Зачем делать печальным светлый день? В твоей, человек, воле сделать радостным день для себя и для близких. Внушайте, люди, добродетель.
К ВОДОПАДУ ЗОВЕТ ДУША
Вышел я на веранду, умылся холодной водой. К после обеда вполне созрел для прогулки с семьей. И как только мать сказала, что с папой все пойдем гулять к лесу, дети бросили свои занятия и игры. Умылись они кто как, покушали, а мать для детей еще и еду с собой захватила, и мы вышли. Даже не помню, гулял ли я когда-нибудь с семьей, наверное, нет. Так же, как и другие, ибо это вроде бы и не принято было. Душа моя наполнялась сейчас чувством преисполненного долга. Хасанчик, держась за руку, ковылял со мной и о чем-то ворковал, впереди бежали Фарида и Ражаб, а Зейнаб и Мана были с мамой. Встретившаяся в узком переулке Ашура спрашивает: