Опасная тропа
Шрифт:
— Эй, вы там, заснули, что ли? Давайте раствор, мастера стоят! — это кричали шоферы и снизу стучали палкой о бункер.
Барабан перевернулся, и смесь высыпалась в бункер, а оттуда прямо в кузов самосвала. Я выключил мотор.
— Асият, хорошо, что ты пришла! — говорю я.
— А почему хорошо? — застенчиво улыбнулась она.
— Готовишься к экзаменам?
— Отец упрямится и настаивает.
— Да, отца надо слушаться… — говорю я и вижу: Асият моему соседу язык показывает.
— А что он, ненормальный, что ли, вытаращил глаза, — насмешливо сказала она.
— Да, Асият, при виде тебя любой может стать таким.
— Ну что ты, дядя Мубарак, скажешь тоже… — смущается красавица, и щеки у нее покраснели.
— А что, я правду говорю. И куда только Усман смотрит, хотел бы я знать?
— Пришла поглядеть, как ты работаешь. А здесь интересно, — проговорила она, зардевшись.
— И тебе хочется работать?
— Я бы хотела научиться водить вон такой самосвал…
— Как же… а институт?
— Не все, кто едет сдавать экзамены, поступают в институт! — Ее большие глаза метнулись в сторону. — Ну что он, дядя Мубарак, уставился на меня?
— А ты не обращай внимания.
— Сразу видно, что городской нахал.
В это время к нам протискивается Мангул и, не отводя взгляда от Асият, спрашивает:
— Дядя Мубарак, спичек у вас нет? У меня кончились, вернее, в брюках остались.
— Я братец, не курю.
— Ах, да, простите, забыл… Здравствуй, девушка, — обратился он к Асият.
— Эй, Мангул, ты говорил, что шоферское дело знаешь? — спрашиваю я у него.
— Знаю.
— Вот и она хочет научиться водить…
— Так пожалуйста, в чем дело, хоть сейчас, — радостно воскликнул Мангул.
— А что они все в одних трусах работают? — удивилась Асият, не обратив внимания на слова Мангула. — Стыда у них нет.
— Жарко сегодня, доченька, очень жарко. — И я невольно глянул на ее короткое — выше колен — платьице. Она проследила за моим взором и смутилась.
Проходя мимо Мангула, она гордо вскинула голову и пренебрежительно повела плечами. Как только она ушла, парень воскликнул:
— Боже ты мой, какая девушка! — и замотал головой. — Какой вы недогадливый, дядя Мубарак, разве я за спичками к вам обратился?
— Ах, да, ты хотел познакомиться с ней.
— Ну да. Простите, это не ваша дочь?
— Неужели я такой уж старик? — спрашиваю у него, улыбаясь. — Да, красавица, ничего не скажешь! В жилах ее течет настоящая мугринская кровь. Но только не для тебя она, парень.
— Почему? — на лице у Мангула такое выражение, будто он давно с ней помолвлен и только что она ему изменила.
— Не торопись, Мангул, у нее жених есть.
— И она засватана?
— Да, — соврал я, чтоб отвлечь его. — На днях.
— На днях? Проклятье! Я же говорил, дней на десять раньше надо было выехать. И я, конечно, успел бы, да, дядя Мубарак? — искренне сожалел этот парень. В его глазах сожаление, смешанное с чувством восхищения.
— Да, уже поздно, — говорю я, желая охладить внезапное пламя, охватившее безумную душу джигита.
— А кто ее жених? Я его не знаю?
— Ты что, парень, не сходи с ума, — пытаюсь успокоить его, — хочешь с ним поговорить, чтобы он уступил тебе ее? Нет, ничего не выйдет, он тоже парень с воображением.
— Не думал, что такие девушки здесь рождаются. Не девушка, а ангел! И почему я такой невезучий?!.
— Эй, вы там, наверху, заснули опять? — раздается возмущенный голос. — Может быть, из-за вас стройку свернуть? Бетон давай, раствор давай!
— Иди, иди, Мангул… Неудобно. Из-за нас работа не должна стоять.
Да, парень, видно сразу, как говорится, с первого взгляда. Он после этого часто влетал ко мне и только о ней вел речи. Подумалось мне: «Одержимый он какой-то», и я забеспокоился. Начал он работать с каким-то азартом, порывом, а теперь вдруг остыл и сник. Не наделал бы беды. Нет, не наделает — парень он с головой, соображает, что к чему. Девушка помолвлена, она уже у всех на примете. Три-четыре дня Мангул не видел ее, и сам не свой. Горячая голова. А я тружусь с великим удовлетворением, будто во мне так долго дремавшие силы вдруг забили ключом.
— Я схожу в аул, — вдруг сказал Мангул.
— Не делай этого, друг, не к добру это.
— Нет, Мубарак, вы не беспокойтесь. Я просто так, хоть издалека посмотрю на нее.
Горячность и безрассудство, что наделали немало бед в горах, в наше время в характерах горцев все, больше и больше уступают место рассудку и хладнокровию.
Вечером после работы веселые и возбужденные возвращались мы всей семьей. У самого аула на дороге поравнялись с нами девушки, которые шли от родников, неся за плечами звенящие медные кувшины, полные воды. Они о чем-то оживленно говорили и не обращали внимания на то, что кто-то мог их слышать.
— Эй, пойдем завтра посмотрим на студентов, говорят, голые работают на стройке.
— Как голые, ты что, очумела?
— Ты у Асият спроси, она мне говорила.
— Не совсем голые, а в трусах.
— Ой, и не стыдно, как же можно?..
— Говорят, один за Асият увязался.
— Сразу?
— Да, как увидел, так его сердце стрела Амура насквозь и пронзила. Говорят, до сих пор рана кровоточит. Ха-ха-ха…
Звонко смеясь, они прошли мимо нас.
— Как вам не стыдно! — молвила моя жена.
И девушки, полуприкрыв платками лица, хихикая, прибавили шагу. И дойдя до площади, разбежались в разные стороны.
— Ну за это ты их пристыдила? Разве вы в молодости не такими были? — говорю я жене.
— Конечно, не такие. Хоть прошли бы мимо, потом уж…
— Какая разница. Они, значит, более откровенные. Не стыдятся говорить все, что на душе.
— И очень плохо… Девушкам до замужества надо быть целомудреннее. Да, что я тебе хотела сказать? Ты видел Асият?
— Прибегала как-то раз.