Опасная тропа
Шрифт:
— Спасибо за внимание. Продолжу, значит, я. Вокруг меня… — огляделся Кужак, раздвинув руки, — весь мир будто подозрительно прислушался, глядя холодными глазами. Даже оборванный тоненький серп месяца спрятался за тополя и со страхом выглядывал в просвете. Из темноты высовывались похожие на растопыренные руки ветви поющего клена, а где этот клен, вы знаете… Сразу догадался: значит, кто-то их тронул, значит, за стволом клена кто-то есть. И я говорю: «Выходи, я знаю, ты там!» А он мне: «Сейчас, сейчас выйду, я по нужде!»
Загалдели люди, загоготали, и я не удержался, как тут не смеяться, все так хорошо, так романтично и таинственно Кужак рассказывал, и нате вам: «сейчас выйду, я по нужде!».
— Не смейтесь, дайте продолжить. Утром я проверил, никакую там он нужду не справил. — И вновь люди внимательно прислушались. — Вижу: ковыляет в мою сторону какой-то хромой человек. Есть и в нашем ауле хромые, но такого хромого, который бы хромал, как обезьяна, на обе ноги, у нас нет. «Ага, — думаю, — этот баклажан не из нашего огорода».
— А ты не испугался?
— Еще как, не видите, даже сейчас, когда я рассказываю, хватила меня нервная дрожь. Не каменный же, человек все-таки, а ружье-то у меня без патронов.
— Что у тебя патроны давно кончились, мы об этом знаем, — говорит Кальян-Бахмуд. — Ты давай продолжай.
— Подходит, значит, он ко мне и говорит: «Ассаламу алейкум, дорогой Кужак. Я бы поздоровался с тобой, но руки, как видишь, у меня заняты. И на самом деле, свет из моего шалаша упал на него, вижу я своим единственным, но зорким глазом, что у него в одной руке большой кулек, а в другой бутылка. Он говорил со мной так, как будто всю жизнь росли в одном дворе, и я поэтому не стал спрашивать «кто ты?». Он в шалаше разложил все, что было у него в кулечке. А чего только там не было: и лимон-мимон, и помидор-момидор, и огурцы-могурцы, даже шоколад-моколад и, конечно же, бутылка, вы думаете с белой накидкой, нет, настоящий «КаэС» кизлярский…
— И повезло же тебе, а? — от удовольствия забил в ладоши Кальян-Бахмуд. — Ты, конечно, этих вещей не любишь?
— Ха-ха-ха, послал же бог вороне кусок пиндира-сыра, — смеется Галбец.
— Эх, нетерпеливые же вы люди, — недовольно покачал головой Паранг.
— Правду сказать, уважаемые, я, конечно, рад был такому делу, но такая щедрость от незнакомого человека не могла быть без умысла. Спроси, спроси вот меня, почему я так говорю…
— Почему ты так говоришь, дорогой Кужак? — с уважением задаю я вопрос.
— Спасибо, Мубарак, славный ты человек. Я этому гостю, что расположился в шалаше, как у себя дома, говорю: «Пить коньяк и не запить холодной водой не могу, привычка такая у меня. Я сейчас». Он что-то там пробормотал, мол, есть «Боржоми»… А я — за коровник, и что вы думаете я там вижу? — тут уже Кужак делает совершенно изумленный вид. — В темноте стоит машина и в машину какие-то люди грузят шифер. — Ах, думаю, негодяи, меня, Кужака, хотите вы посадить на вертел для шашлыка. — И он заложил в рот палец и издал звук лопнувшей шины и затем показал шиш, — вот, думаю, вам.
— Скажи, скажи, давай покороче, что ты с ними сделал? Ты же на пост торопишься, — тут уже терпение лопнуло и у Паранга.
— Какой ты нетерпеливый, когда ты свою историю в три аршина рассказывал, я же внимательно слушал, а ты не можешь дослушать мой рассказ длиной в вершок.
— Что ты с ними сделал?
— Ни за что не догадаетесь. Подхожу к ним и говорю: где ваш наряд-маряд, или там разрешение?
— А они что?
— Они стоят и ошалело смотрят на меня. А я ошалело смотрю своим глазом на них. Но их взгляд — я это почувствовал всей кожей — не обещал ничего доброго. Их трое, да если считать и того, что в шалаше, — четверо, а я… один.
— И ты узнал их?
— Одного. И я тут драпанул что есть мочи, спрятался в туалете. Услышал я за собой топот, шепот, шорох, но они меня не нашли. Васалам-вакалам, — на этом Кужак бьет в ладоши, тем самым говоря, что рассказу его пришел конец. Кужак встал…
— Кто он? — интересуется Абдурахман.
— Начальник участка, полковник.
— Врешь! Не может этого быть!
— Зачем врать. Утром он объяснил мне, что они, мол, не брали оттуда шифера, а, наоборот, выгрузили привезенный…
— И ты поверил им?
— Нет, не поверил, пошел проверил, да на самом-то деле шифера было больше, чем было до этого.
— Ты напиши об этом, — просит участковый, — представление.
— Нет, дорогой, дело давно минувших дней, и вообще, кто в это поверит, а вдруг я все это выдумал, или мне померещилось…
— А как незнакомец с закуской и коньяком? — спрашивает Кальян-Бахмуд.
— Откуда мне такое счастье, — с подчеркнутой невозмутимостью сказал Кужак. — Его и след простыл. Ну, бывайте, я пошел.
— Да, вот еще что, эй, Кужак, повернись к нам, скажи, как тебе кажутся эти студенты, они, говорят, голыми работают? И ты терпишь это бесстыдство? Я думал, городские пляжи долго еще нас не коснутся…
— Нет, нельзя этого терпеть, на первом собрании призову к ответу Усатого.
— Давай, давай, а то мало его призывали. Ой, братцы, — восклицает Кужак, — смотрите, кто сюда идет и кого за руку ведет, ну берегитесь, Паранг и Галбец, задаст он теперь вам трепку, а я удаляюсь…
В это время мы заметили выбравшегося из-под арки соседнего дома Хаттайла Абакара, который вел за руку свою дочь Заиру. Да, тот убийственный упрек, что бросили в его адрес эти старики тогда на каменном карьере, глубоко задели Хаттайла Абакара. Как это так они могли, увидев его дочь с парнем по телевизору, так обидно оскорбить его, назвав его дочь «гулящей». И как только со стройотрядом приехала дочь в аул, отец устроил ей дома чистейший допрос:
— Кто этот мерзавец? — накинулся он на дочь. — Ты опозорила меня на весь аул!
— О чем ты, отец? — один вид отца страшил Заиру, и в испуге она прикусила губу.
— Еще перед телевизором кривляться тебе не хватало. Кто этот человек? — топал ногами, размахивал руками Хаттайла Абакар, напугав жену свою Ашуру и остальных детей.
— И в каком виде… — кипит от возмущения Хаттайла Абакар, — мы для этого тебя посылали на учебу? Да? Для этого?..
— Ах, вот оно в чем дело… — Заалели щеки у Заиры, она смутилась, но лицо не улыбалось. — Так в том не моя вина, а ваша, отец, — проговорила она более смело.