Опасная тропа
Шрифт:
— Ты не переживай… Днем раньше, днем позже, нам не к спеху. Я рад видеть тебя, Мубарак, живым. А то, черти, перепугали. При смерти, сказали. Я не поверил, но, скажу правду, приехал и увидел тебя — на самом деле перепугался. Сердце у тебя хорошее, благодари его и береги.
— Это у тебя, брат Михайла, сердце хорошее. Спасибо, что не дал осиротеть моим детям.
— Гудит в голове? — спрашивает врач, измерив давление.
— Да, есть такое.
— Если очень болит, скажу, чтобы укол сделали.
— Не очень…
— Тогда не надо. Полежишь недельку, пройдет все. Ну, отдыхай. Вера Васильевна там, в райцентре осталась у кунаков. А сестре я сказал все, что надо сделать, все будет в ажуре. Выздоравливай!
— Спасибо, брат Михайла. Попроси прощения от моего имени у Веры Васильевны. Я искренне чувствую себя в неоплатном долгу перед вами. Спасибо.
— Пустяки, — он пожал мою руку, встал и пошел. У двери обернулся: — Справки, какие надо, я приготовил, они у сестры, и больничный… ты же работаешь на стройке.
— Очень признателен тебе, — прощаюсь я с доктором. Вдохнул всей грудью чистый воздух и поймал себя на мысли, что в палате не пахнет сыромятиной, как у нас дома, пахнет здесь йодом и другими лекарствами.
Я один в палате, живой, а его уже нет в живых, этого Акраба, и не явится он к людям, сидящим за трапезой, и не скажет «Ассаламу алейкум!». Несчастный случай? Да, погода была ужасная, а в такую погоду и по такой грязи на наших дорогах всякое может случиться. Земля сама стряхнула с себя негодяя, а сына его оставила в живых. Он должен остаться в живых, он может вырасти и стать хорошим человеком.
— Как ты себя чувствуешь, друг мой, — прерывает мои мысли ласковый голос жены, — я тебе куриный бульон приготовила, доктор сказал, что тебе это хорошо. Детей послала домой, они с трудом поймали нашу несушку…
— А детей накормила?
— Да.
— А ты поела? Конечно, нет. Сядь со мной и поешь. Я пока ничего не хочу.
— Через «не хочу», сказал доктор, корми мужа.
— Вот ты сначала поешь, потом и я.
— Какой ты капризный, хуже ребенка, — говорит жена, и в это время раздается стук в дверь. — Не дадут теперь нам поесть… — заворчала Патимат и вышла. Но через некоторое время появляется и говорит.
— К тебе пришли, не знаю даже, пускать или не пускать. Доктор сказал: «Пусть никто его не беспокоит».
— А кто там? — спрашиваю я.
— Наш Ражбадин и тот человек…
— Пусть войдут.
Да, почтенные мои, я стал понимать, откуда появляются недостойные люди в нашем достойном обществе и где та почва, в которой они находят для себя благоприятную среду и произрастают. Не кажется ли вам, любезные, что это мы создаем им благоприятные условия? Да-да, именно мы своим благодушием, безотчетной добротой, которая порой так дорого обходится, нашей жалостью и терпимостью, равнодушием, нежеланием кого-то обидеть, задеть авторитет, вызвать на себя чей-то гнев. Мы вору не всегда говорим, что он вор, что он не имеет права сидеть с нами или стоять рядом, а пожимаем ему руку.
Нет, почтенные, так не должно быть! Мы должны уважать самих себя. Если даже ничего не можешь сказать, — отстранись просто, отвернись от них, от этих липких, навязчивых, лезущих в твою душу, как устрицы в раковину, слизистых типов. Пора бы об этом призадуматься, ведь мы уже взрослые люди и нам скоро стукнет сорок и нам доверено большое, важное дело… Иначе потомки нам не простят такую беспечность. Дело говорящего сказать, почтенные, а слушающий да намотает себе на ус.
— Мне Михайла сказал, что все нормально, ну и слава богу, — говорит Усатый Ражбадин, подсаживаясь ко мне. — А ведь я должен был оказаться на твоем месте… Ты меня спас…
— Ражбадин, неужели он это с умыслом?..
— Не думаю, нет… На это у него духу не хватило бы… — объясняет Ражбадин, желая рассеять мои сомнения об Акрабе, — мне подумалось, что он нарочно дал задний ход машине.
— Здравствуйте, как вы себя чувствуете? — протянул мне руку толстяк Хафиз, он был сильно встревожен: — Ах, да… вам нельзя. — Располагайте, пожалуйста, мной. Чем могу — помогу, пожалуйста, бывает лекарство дефицитное…
— Спасибо!
— Понимаете, такое ЧП впервые на нашей стройке… — проговорил Хафиз, усердно вытирая пот со лба. — Ты о работе не беспокойся…
— Спасибо. — И мне вдруг Хафиз показался добрым, внимательным человеком, тем более от него я никак не ожидал такой заботы. Отчего бы это? Не проявление ли это тревоги и беспокойства?
Пожелав мне скорейшего выздоровления, они вышли из палаты.
Глава шестая
ОТ ТЕПЛА ЛЮДЕЙ СОГРЕВАЕТСЯ ЧЕЛОВЕК
Они ушли. Слава богу, что ушли, потому что говорить мне было трудно, все тело болело.
— Такой смешной он… — усмехнулась Патимат, — круглый, как колобок. А какой на нем костюм, жалко даже надевать такой в дорогу. И сорочка белая-белая. Большие начальники, наверное, не потеют. Как ты думаешь, друг мой?
— Они больше нашего потеют, — говорю я.
— И пот, наверное, у них особенный?
— Вот именно.
— Иначе как могут сохранить в такой белизне воротники?
— Потому что в день они меняют две-три сорочки.
— Как? Каждый день? — удивилась моя жена. — Да, конечно, не то что ты — три дня в одной сорочке, — добавила она с досадой.
— Ты, жена, не завидуй, не надо.
— Я и не завидую, дорогой мой, я просто удивлена… — у жены было хорошее настроение, и я подробностями не хотел его портить, поэтому не стал распространяться.
«Хорошая ты у меня, родная, даже не знаю, что бы я делал без тебя. Ты заменила мне и мать, и всех родных», — подумал и вспомнил нашу встречу, вернее, как мы с ней впервые оказались наедине. А было это давно, ой, как давно, а подробности все еще свежи в памяти. Знать я ее, конечно, и раньше знал; мы взглядами обменивались, но друг с другом ни разу словом не обмолвились. Это было на сенокосе… Ее родителям и нам в том году луговые сенокосные участки достались рядом, как раз неподалеку от нынешнего чабанского куша — стоянки шатра Аббаса. Я был с матерью. У них же семья большая и все взрослые — отец, мать, два брата, их жены и она, окончившая в том году десятилетку.