Опасная тропа
Шрифт:
— Потом можно, — почистил я платком нос Хасанчика.
— Папа, а к твоей машине можно?
— Нет-нет, ни в коем случае. Фарида, ты старшая, смотри, никому нельзя туда подходить — там напряжение. И на дорогу не выходите — вон сколько машин…
— А напряжение кусается, да, папа?
— Да-да, лает и кусается.
— Ой, я боюсь… — малыш прижимается к маме.
Когда, закончив обед, студенты спускались к стройке, подъехал на своем «газике» Усатый Ражбадин.
— Эх, директор, ты в чем-то солгал… — так обычно говорят человеку, который опаздывает к трапезе.
— В чем-то, может быть, — усмехается из-под усов грозный директор. — Но как вас здесь кормят?
— Хинкал сегодня хороший.
— Это я почувствовал еще в овраге родников, там еще уловил чесночный дух. Кто же мастер у вас варить хинкал?
— Жена Мубарака.
— Вот тебе раз! — приятно удивлен директор, под его усами так и играет довольная улыбка.
— Товарищ директор, — обращается одна из девушек с пухленьким лицом и белыми, пухленькими, с ямочками на сгибах пальцев ручонками. На одном пальчике у нее тоненькое кольцо, как пояс на талии, про себя отмечаю я. — Хинкал остался, можем угостить, очень вкусный обед! — предлагает она.
— Ну-ка, ну-ка, давайте… я давно не ел хинкала, что готовит жена Мубарака. С удовольствием поем, проголодался, — говорит Ражбадин и спускается к нам. — Добрый день!
— Добрый, добрый, — говорю я, протягивая руку.
— Вижу, тебя можно поздравить? Не только ты устроился на работу, но и Патимат сюда заманил, а?
— Девушки меня попросили, — смущенно отвешивает ему поклон Патимат, собирая у детей миски и ложки.
— Правильно сделали. А как же твой картофельный участок? — спрашивает Усатый, немало удивив меня тем, что из головы этого человека ничего не ускользало. Каждый человек и дело его у него были на учете. Во всем заметно его старание, желание и мысли свои и дела приладить ко всем.
— Вы же мимо проезжали, видели… — говорит моя жена, и голос у нее прозвучал немного неучтиво.
— Смотри, как родственница со мной разговаривает. — Он хватает в охапку детей. — Это все твои?
— А чьи же? — отвечает Патимат.
— Что ты с директором так разговариваешь? — Ражбадин был в добром настроении, иначе не потерпел бы он такого тона. И он, не желая больше связываться с Патимат, поворачивается ко мне. — Как твои дела?
— Спасибо, Ражбадин. Одно удовольствие, душа радуется.
— Ешьте на здоровье, директор.
— Спасибо, доченька, дай бог тебе счастья.
— А скажите, дядя директор, — спрашивает улыбчивая, светлая Джавхарат, — а что такое счастье?
— Счастье? — в замешательстве Ражбадин гладит усы, — честное слово, никогда не задумывался над этим, некогда было. Вот знаю, что сахар со всех сторон сладок.
— Ну, а все-таки? В чем оно выражается?
Несколько секунд Ражбадин прищуренными глазами разглядывал ее молодое и невинное личико, будто хотел на нем прочитать, с какой целью она вдруг именно его об этом спрашивает.
— Нелегкая задача, доченька, дай я поем, подумаю… хорошо?
— Хорошо, и потом мне скажете?
— Обязательно.
— А ты как думаешь, Мубарак? — спрашивает меня директор, когда девушка отошла.
— О чем?
— В чем, по-твоему, выражается счастье? Вот как это выражается у природы, я знаю, а как оно в человеческой природе, клянусь, не ведаю…
— А как в природе?
— Это каждому ясно. Цветущая земля после обильного дождя спокойно вздыхает, и из ее чистого, ничем не омраченного дыхания рождается радуга, вот это и есть, по-моему, цветок счастья… — Поев с удовольствием обед, вытирает он губы салфеткой, что передала Патимат, и встает. — Спасибо, Патимат. Домой-то ты меня не приглашаешь, так хоть здесь представилось удовольствие поесть твой хинкал…
— Приходите, будем рады… — уважительно говорит Патимат.
— Только хинкала дома у нас не найдете, — весело замечаю я.
— Почему? — говорит директор.
— Эти девушки научили ее борщ варить, и теперь дети только и просят: борщ, борщ!..
— Ах, вон оно что… Вчера Анай на обед приготовила борщ. Я подумал: как это она догадалась? Вон, оказывается, откуда дует ветер… Это хорошо, дорогой Мубарак, это добрый ветер, это свежий ветер. Раз уже люди допытываются, что такое счастье, значит оно где-то рядом, близко счастье! — сказал он и сам прислушался к своим словам, будто хотел вникнуть в их суть… Вдруг он обратился к моей жене:
— Слушай, Патимат, будь так добра, попробуй и мою Анай увлечь сюда, может быть, такая перемена немного развлечет ее. Пожалуйста! — Улыбка на лице директора погасла, уступив место задумчивости.
— Хорошо, я схожу к ней… — согласно говорит Патимат.
— Постарайся, пожалуйста. — И когда ушла Патимат, он подсаживается ко мне и говорит:
— Эх, Мубарак, нелегко мне… Что только я ни делал и ни делаю для того, чтобы пробудить в Анай добрые чувства, вернуть радость жизни… Понимаешь, тоска у нее… Ни желаний, ни стремлений… Такой вот баклажан получается.
— По-моему, чем на ферме, здесь ей будет лучше, и ты правильно решил это.
— Будем надеяться. Желаю здоровья, в район надо ехать.
— В добрый час! — пожимаю я руку директора и направляюсь на свое рабочее место.
Студенты уже были на стройке. Все разделись по пояс, а некоторые даже брюки сняли и в одних трусах приступили к работе. В ауле, конечно, в одних трусах работать не полагается. Если кто даже в майке выйдет на свою веранду, соседи смотрят если не с осуждением, то с укоризной, мол, не свихнулся ли случайно? Есть, к сожалению, в нашем ауле, да и не только в нашем, подобные предрассудки, они еще живучи. Например, явиться в общественное место без папахи считается проявлением неуважения к другим. А я думаю, что зря все это, ни к чему. Зачем придираться, сплетничать, строить и воздвигать самим себе преграды? Пусть человек ведет себя, как ему хочется, свободно, конечно, нормально, как полагается человеку. Вот сколько живу в ауле, но ни одного человека из жителей не видел я ни на берегу озера, ни у речки, чтоб он, раздевшись, принимал солнечные ванны. А ведь дни бывают и пожарче, чем сегодня, к тому же альпийский загар бывает красивым.
Вдруг вижу: по железной лестнице ко мне поднимается Асият. Я ее сразу и не узнал, такая нарядная и в коротком платьице. Мне бросилось в глаза ее сияющее, возбужденное лицо. Немного смущенная входит она в мое тесное помещение, где немалый шум и кружится эта бетономешалка, как школьный глобус. Она мне кланяется и что-то говорит, слышу, она приветствует меня. Я посмотрел на свою руку, чтобы протянуть ей, рука моя была мокрая, и я отмахнулся. Улыбнулся ей и показываю на свое помещение, мол, смотри, где я работаю. И нечаянно глаза мои остановились на застекленном окошке, отгораживающем меня от Мангула. Я увидел его зачарованное и охваченное немалым любопытством лицо. Будто завороженный, глядел он на девушку, которая соизволила подняться ко мне.