Операция «Шейлок». Признание
Шрифт:
— Точно так же, как вы, — предположил я.
— Нет. Не так рассудительно, как я.
— С этим я ничего не могу поделать. И они тоже ничего не могут.
— И вы, со своей стороны, не несете никакой ответственности.
— Послушайте, я уже забредал на эту стезю в качестве писателя. То, что с «ответственностью» у меня туго, — постоянный мотив моего творческого пути в глазах евреев. Мы с вами никаких контрактов не подписывали. Я ничего не обещал. Я оказал вам услугу — и, полагаю, сделал это неплохо.
— Не просто неплохо. Вам свойственна просто вопиющая скромность. Вы справились виртуозно. Одно дело — быть
Подняв глаза на молодого официанта, который наливал нам кофе, я, как и Смайлсбургер, подметил, что это то ли индиец, то ли пакистанец.
Когда он отошел, оставив нам меню, Смайлсбургер спросил:
— Кто кого захватит в плен в этом городе? Еврей — индийца, индиец — еврея, или латиноамериканец — обоих? Вчера я забрел на Семьдесят вторую. На Бродвее черные едят бейглы, испеченные пуэрториканцами и купленные у корейцев… Знаете старый анекдот про еврейский ресторан типа вот этого?
— Знаю ли я анекдот? Вполне возможно.
— Про официанта-китайца в еврейском ресторане. Говорящего на идише без единой ошибки.
— Я уже достаточно развлекся Хафец Хаимом в Иерусалиме — в Нью-Йорке можете не рассказывать мне еврейских анекдотов. Мы говорим о моей книге. Загодя не было сказано ни слова о том, что мне будет можно или нельзя писать. Вы сами обратили мое внимание на профессиональные возможности, которые открывала передо мной операция. В качестве приманки, если помните. «По-моему, из этого выйдет очень неплохая книга», — сказали вы мне. А если бы я ради вас поехал в Афины, книга получилась бы еще лучше. И это было сказано до того, как у меня вообще появилась идея написать книгу.
— Верится с трудом, — ответил он кротко, — но если вы так говорите…
— На идею меня натолкнули ваши слова. А теперь, когда я эту книгу написал, вы передумали и решили, что на самом деле книга станет лучше — в ваших интересах, если не в моих, — если я вычеркну Афины целиком.
— Я этого не говорил, даже ничего похожего не говорил.
— Мистер Смайлсбургер, не прикидывайтесь старым дурнем — так вы ничего не добьетесь.
— Что ж, — пожимая плечами, ухмыляясь, делясь своим мнением старого дурня, как бы мало оно ни стоило, — если бы вы немножко присочинили… Это бы, наверно, не повредило делу.
— Но это же не художественное произведение. А «немножко присочинить» — совсем не то, что у вас на уме. Вы желаете, чтобы я выдумал совершенно другую операцию.
— Я — желаю? — сказал он. — Я желаю вам только добра.
Официант-индиец вернулся и стал ожидать нашего заказа.
— Что вы здесь едите? — спросил у меня Смайлсбургер. — Что вам нравится? — На пенсии он стал таким смирным, что не осмелился бы сделать заказ без моей помощи.
— Форшмак на слегка поджаренном бейгле с луком, — сказал я официанту. — На гарнир помидоры.
— И мне, — сказал Смайлсбургер. — Принесите абсолютно то же самое.
— Вы приехали сюда, — сказал я Смайлсбургеру, — чтобы подбросить мне сотню других идей, которые ничуть не хуже и столь же достоверны. Вы можете найти для меня сюжет, который будет даже великолепнее. Вместе мы сможем сочинить для моих читателей нечто более занятное и интересное, чем случившееся по воле судьбы в тот уикэнд в Афинах. Но я ничего другого не хочу. Это понятно?
— Конечно, не хотите. Это самый роскошный материал, который вы почерпнули из личного опыта. Вы не могли выразиться яснее или категоричнее.
— Вот и хорошо, — сказал я. — Я поехал, куда поехал, сделал то, что сделал, встретился с теми, с кем встретился, увидел то, что увидел, узнал то, что узнал, — и ничто из случившегося в Афинах нельзя заменить чем-то другим. Подтекст этих событий неотъемлемо присущ этим событиям и никаким иным.
— Логично.
— Я не искал себе эту работу. Работа сама меня нашла — да что там, гналась за мной. Я выполнил все условия, которые мы с вами обговорили, в том числе задолго до публикации прислал вам копию рукописи. Собственно, вы — ее первый читатель. Меня к этому ничто не вынуждало. Я вернулся в Америку. Давно уже выздоровел от хальционового помешательства. Это уже четвертая книга, написанная мной с той поры. Я снова стал собой, снова прочно обосновался на своей территории. И все-таки пошел вам навстречу: вы ее хотели посмотреть, вот и посмотрели.
— Правильно сделали, что показали. Лучше мне и сейчас, чем кому-то, кто симпатизирует вам намного меньше, и впоследствии.
— Да-а? На что вы намекаете? «Моссад» закажет меня киллерам, как аятолла заказал Салмана Рушди?
— Могу сказать вам только одно: эта, последняя, глава не останется незамеченной.
— Что ж, если кто-то придет ко мне с претензиями, я направлю его к вам в сад в Негеве.
— Бесполезно. Они предположат: какие бы «приманки» я ни сулил вам тогда, каким бы неотразимо-соблазнительным приключением ни стала для вас эта история, как бы вас ни манило описать ее и насладиться успехом, теперь-то вы должны понимать, насколько сильно ее публикация повредит государственным интересам. Они закричат, что доверились вам, полагаясь на вашу преданность, а вы, написав эту главу, обманули их доверие.
— Я же и теперь не ваш сотрудник, и никогда им не был.
— Не мой — их.
— Мне не предлагали никакого вознаграждения, а я его не просил.
— Точно так же евреи на всей планете добровольно предлагают свои услуги в сферах, где их знания и умения могут внести решающий вклад. Евреи диаспоры — то, чего нет ни у одной другой разведки в мире: легион иностранных граждан, которых можно призвать на службу, и они будут верно служить. Бесценное богатство. У силовых ведомств нашего крохотного государства такие колоссальные потребности, что, если бы нам не помогали эти евреи, дело было бы швах. Те, кто выполняет задания вроде вашего, получают вознаграждение не в денежной форме и не от использования своих знаний ради личной выгоды в других местах, — их вознаграждение состоит в том, что безопасность и благосостояние еврейского государства становятся прочнее. Они сполна получают вознаграждение в форме выполнения своего еврейского долга.