Опередить Господа Бога
Шрифт:
Например, повстанцев — 220, немцев — 2090.
У немцев авиация, артиллерия, бронемашины, минометы, 82 пулемета, 135 автоматов и 1358 винтовок, а на одного повстанца (согласно донесению заместителя начальника штаба восстания) приходится 1 револьвер, 5 гранат и 5 бутылок с зажигательной смесью. На каждый участок — 3 винтовки. Во всем гетто — две мины и один автомат.
Немцы вступают в гетто 19 апреля в четыре утра. Первые бои: Мурановская площадь, улица Заменгофа, Генсья. В два часа дня немцы убираются, не выведя на Умшлагплац ни одного человека… («Нам тогда еще казалось очень важным, что в тот день никого не вывезли. Мы даже считали это победой».)
20
Теперь сцена с тремя офицерами СС. Белые ленты, опущенные дулом вниз автоматы; предлагают заключить перемирие и вынести раненых. Повстанцы стреляют в них, но ни в одного не попадают.
В книге американского писателя Джона Херси «Стена» этот эпизод описан очень подробно.
Феликс, один из вымышленных героев, рассказывал о происходившем с некоторым смущением. В его душе еще теплится — пишет автор — столь характерное для западноевропейской традиции стремление соблюдать правила военной игры и принципы fair play [25] в смертельной схватке…
25
Честная игра (англ.).
В эсэсовцев выстрелил Зигмунт. У них была только одна винтовка, а Зигмунт стрелял лучше всех, так как успел до войны отслужить в армии. Эдельман, увидев приближающихся парламентеров, сказал: «Стреляй» — и Зигмунт выстрелил.
Эдельман — единственный оставшийся в живых участник этого эпизода (по крайней мере, со стороны повстанцев). Я спрашиваю, испытывал ли он смущение, нарушая столь характерные для западноевропейской традиции правила военной fair play.
Он говорит, что смущения не испытывал, поскольку эти трое были те же самые немцы, которые отправили в Треблинку четыреста тысяч человек, разве что прицепившие себе белые ленты…
(Штроп в своем донесении упомянул об этих парламентерах и о «бандитах», открывших по ним огонь.
Вскоре после войны Эдельман увидел Штропа.
Прокуратура и Комиссия по расследованию нацистских преступлений попросили его на очной ставке с Штропом уточнить некоторые подробности — где была стена, где были ворота, в общем, всякие топографические детали.
Они сидели за столом — прокурор, представитель комиссии и он. В комнату ввели высокого мужчину, тщательно выбритого, в начищенных башмаках.
— Он встал перед нами навытяжку — я тоже встал. Прокурор сказал Штропу, кто я такой, Штроп еще больше выпятил грудь, щелкнул каблуками и повернул голову в мою сторону. В армии это называется «отдача воинских почестей» или что-то в этом роде. Меня спросили, видел ли я, как он убивал людей. Я сказал, что в глаза не видел этого человека, встречаюсь с ним в первый раз. Потом меня стали спрашивать, возможно ли, что ворота были в этом месте, а танки шли оттуда — Штроп дает такие показания, а у них там чего-то не сходится. Я сказал: «Да, возможно, что ворота были в этом месте, а танки
Парламентеры уходят — Зигмунт, к сожалению, промахнулся, — а вечером все спускаются в подвалы.
Ночью прибегает паренек с криком: «Горим!» Вспыхивает паника…
Стоп. «Прибегает паренек с криком…» — это нельзя считать серьезным историческим свидетельством. Как и тот факт, что в подвале при его словах несколько тысяч человек в панике вскакивают, вздымая тучей песок, от чего гаснут свечи, и паренька надо спешно призвать к порядку. Истории такие подробности не нужны… Через минуту люди успокаиваются: увидели, что кто-то распоряжается. («Люди всегда должны знать, что кто-то распоряжается».)
Итак, немцы поджигают гетто. Район фабрики щеток уже охвачен пламенем, надо сквозь это пламя продраться в центральное гетто.
Когда горит дом, сперва выгорают полы, а потом сверху начинают падать горящие балки, но между одной и другой балками проходит несколько минут, и вот тогда-то нужно проскочить. Чудовищно жарко, осколки стекла и асфальт плавятся под ногами. Они бегут в огне среди этих падающих балок. Стена. Пролом в стене, возле него прожектор. «Мы не пойдем». — «Что ж, оставайтесь…» Выстрел по прожектору, они бегут. Двор, шестеро ребят, выстрелы, они бегут. Пятеро ребят, могила, Сташек, Адам, «Интернационал»… И еще: в тот же день, когда вырыли могилу и тихонько пропели первый куплет, нужно было пробраться подвалами из одного дома в другой. Четверо пошли пробивать проход, а наверху стояли немцы и кидали в подвал гранаты. Туда начал проникать дым, гарь, и он велел немедленно засыпать лаз. Внутри еще оставался один парень, но люди начали задыхаться, поэтому ждать его было уже нельзя.
Вот это точная хронология. Теперь мы уже знаем, что первым погиб Михал Клепфиш, потом шестеро ребят, потом пятеро, а потом Сташек, а потом Адам, а потом парень, которого пришлось засыпать. И еще несколько сотен в убежище, но это немного позже, когда гетто горело целиком и все перебрались в подвалы. Там было ужасно жарко, и какая-то женщина на минутку выпустила ребенка на воздух. Немцы дали ему конфетку, спросили: «А где твоя мама?» — ребенок показал, и немцы взорвали убежище, несколько сот человек. «Мы потом говорили: надо было этого малыша, как только он вышел, застрелить. Но и это бы не помогло: у немцев были подслушивающие аппараты, и с их помощью они обнаруживали людей в подвалах».
Вот она: хронология событий.
Историческая последовательность оказывается всего лишь последовательностью смертей.
История творится по другую сторону стен, там, где пишутся донесения, рассылаются по всему миру радиосводки и призывы о помощи. Любому специалисту сейчас известны тексты депеш и правительственных нот. Но кто знает про парня, которого пришлось засыпать, потому что в подвал просачивалась гарь? Кому сегодня известно об этом парне?
Донесения о происходящем в гетто составляет на арийской стороне «Вацлав». Вот, например, «Сводка № 3 Вац. А/9, 21 апреля: Еврейская боевая организация, руководящая борьбой Варшавского гетто, отвергла немецкий ультиматум, в котором содержалось требование сложить оружие во вторник до 10 часов утра… Немцы ввели в бой полевую артиллерию, танки и бронемашины. Осада гетто и борьба еврейских повстанцев — чуть ли не единственная тема разговоров в миллионном городе…»