Опыт конкретной философии

Марсель Габриэль

Но, с другой стороны, нельзя не признать, что начиная с того мо­мента, когда божественной воле служат таким образом, что ее транс­цендентность полностью сохраняется, мы находимся по ту сторону терпимости, как я ее описал выше. В этой ситуации ничто немысли­мо без милосердия, без благодати, и я был бы склонен поддержать и обратное суждение, что там, где я обращаюсь с моим ближним так, как я сказал, каким бы ни было явное содержание моего сознания, на самом деле божественная трансцендентность скрыта в моем действии.

Конечно, тот случай, который я описал только что, являющийся в целом образцом абсолютной религии, есть на самом деле предельный случай. Совершенно ясно, что нужно исследовать промежуточные слу­чаи, по отношению к которым то решение, которое я пытался развер­нуть, не может, в полном объеме или совсем, быть применено.

Я имею в виду, конечно же, политические позиции в собственном смысле сло­ва. Рассмотрим, например, установку, которую может и должен при­нять руководитель государства или считающееся демократическим правительство перед лицом революционной партии, стремящейся к разрушению существующего порядка. Любое рассмотрение трансцен-денции здесь по определению исключено. Но и на другом полюсе это­го противостояния никак нельзя просто и всецело приравнять распро­странение революционного духа к эпидемии, которую надо остановить любыми средствами с несгибаемой решимостью. В принципе нельзя оправдать рассмотрение мыслящих существ или тех, кто так себя на-

168

зывает, даже если их цели кажутся совершенно порочными, как чум­ных крыс или москитов, подлежащих уничтожению. По крайней мере, такое приравнивание могло бы быть принято как предел или после­дняя крайность в том случае, когда необходимо оградить людей от яв­ной угрозы, несомой теми индивидами, которые навязчиво преследу­ют чисто разрушительные цели, даже если это разрушение в их глазах и кажется им подготовкой земного рая. Нужно вообразить, вообще го­воря, я не знаю какой, но компромисс, впрочем, существенным обра­зом неустойчивый и несущий с собой достаточно суровые санкции для устрашения, при этом не могущие вызвать у жертв сознания му­чеников, что могло бы сделать йх непобедимыми. Конечно, с точки зрения рефлексивной мысли идея подобного компромисса является достаточно разочаровывающей. Но что касается меня, то я верю, что мир социальности как таковой является царством разочарования и что здесь мы как раз находимся в самом фокусе этого мира. В любом слу­чае мне не кажется возможным для руководителя государства или пра­вительства, которое здесь имеется в виду, обнаруживать в данном слу­чае что бы то ни было напоминающее терпимость1. Правительство на это не имеет права, рискуя стать виновником слабости, могущей при­вести к гибели то сообщество, которое оно призвано защищать.

Итак, мы находились до сих пор по ту сторону терпимости, а сей­час — по эту. Или, говоря точнее, в собственно политической сфере тер­пимость может практиковаться исключительно лишь в определенных пре­делах, которые нельзя очертить априори, но можно единственно в той мере, в какой расходящиеся мнения, допускаемые к свободной циркуля­ции, рассматриваются как относительно неагрессивные. Здесь мы стал­киваемся со случаем, который я имел в виду, когда субъект удерживается в состоянии нейтральности по отношению к антагонистическим позици­ям. И еще надо спросить (что является предметом специального исследо­вания), до какой степени эта нейтральность может эффективно практико­ваться. Серьезный момент здесь связан с сомнением, что она может иметь психологическую реальность. В действительности она может проявлять­ся только негативно, в плоскости регламентации. И всегда нужно спраши­вать, а чем станут эти негативные формулы у конкретных существ, кото­рые поставят своей задачей их применение на практике.

В итоге всех этих размышлений, как мне это кажется (и это я пред­чувствовал в начале моего очерка), можно сказать следующее: то, что мы обозначаем словом «терпимость», есть на самом деле нео­пределенное пересечение психологических диспозиций, располага­ющихся между благожелательностью, равнодушием, отвращением и скрытым макиавеллизмом, и духовного динамизма совершенно иной природы, находящего в трансцендентном свою точку опоры и свой движущий принцип.

1939

ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ И ПОГРАНИЧНЫЕ СИТУАЦИИ У КАРЛА ЯСПЕРСА

На следующих страницах не содержится всеохватывающего из­ложения метафизики Ясперса, как она представлена в его «Системе философии»1. Мы ограничимся максимально точным, насколько это возможно, анализом некоторых понятий, определяющих развитие и построение его метафизики. Конечно, нужно будет задаться вопро­сом, в какой степени эти понятия являются оригинальными конст­рукциями философа. В значительной мере они ведут свое происхож­дение от Кьеркегора. А что касается

современников, то Хайдеггер, поддерживающий с Ясперсом личные отношения*, имел на его мысль неоспоримое влияние2. Но, как мне представляется, прежде чем ис­следовать ее истоки, важнее представить саму эту замечательным образом разработанную философию, внесшую значительный вклад в выявление существенных аспектов того, что можно было бы, мета­форически выражаясь, назвать орографией** внутренней жизни.

I

Если мы сконцентрируемся на таких фундаментальных вопро­сах, как, например, «что такое бытие?», «почему нечто существует?» или «что такое я?», «чего я хочу на самом деле?», то должны будем отметить, что все эти вопросы ставятся в свете определенной осно­вополагающей ситуации, которую философ должен прежде всего проанализировать в той мере, в какой это возможно. Такое ограни­чение необходимо иметь в виду, так как мы вскоре увидим, что ис­черпывающий анализ такой ситуации как раз невозможен.

Прежде всего я констатирую, что вовлечен в некий процесс. Есть вещи, которыми я овладел или уверовал, что овладел, и которые за­тем вышли из-под моего контроля, — вот тот самый опыт, который я должен обобщить. Перед лицом этого непрерывного процесса я спра­шиваю себя: поскольку все преходит, что же, собственно говоря, есть? Вопрос тем более настоятельный, что меня не было в начале этого потока и не будет в его конце. Речь идет о потоке, в котором мне предоставлена возможность участия. Находясь между его крайними

170

точками, я устремлен к тому, чтобы постичь их. Ответ, который я ищу, должен обеспечить мне остановку или возможность остановки посреди этого скольжения. Перед лицом этого непрерывного изме­нения, посредством которого я перехожу от сумрака, в котором меня еще не было, к сумраку, в котором меня больше не будет, мной овла­девает неопределенный страх. И у меня возникает мысль: нечто, воз­можно, будет потеряно навсегда, если я не схвачу его сейчас же. Но что такое это «возможно» и это «нечто»?

Как только я пробуждаюсь к самосознанию, я констатирую, что заброшен в мир, в недрах которого я должен обрести ориентир. Ис­следуя этот мир, разве я не приду* тому, чтобы узнать, что же он есть такое, и объяснить себе самому, почему же я нахожусь в такой ситу­ации и что она означает как для целого, так и для меня самого? Пред­положив, что такое исследование позволяет мне получить искомый ответ, спросим, а каковы же основные черты, которые с необходимо­стью будут содержаться в этом ответе? Ответ этот превратит бытие в объект, относительно природы которого я буду осведомлен, как и относительно организации космоса. Но подобное учение о бытии будет лишь еще одним объектом, возникшим среди других объектов, среди которых я и должен был ориентироваться до этого, причем моя ситуация не изменится и никакого лекарства против этого скольже­ния в потоке у меня не будет, что и представляет для меня источник тревоги или страха. Если я вознамерюсь держаться того, чем пред­ставляется бытие, как тому меня учат, то я смогу этого достичь лишь при условии прежде всего забвения самого себя. И тогда я превраща­юсь сам в объект среди объектов, и от этого особого объекта я отво­жу свой взгляд. На первый взгляд может показаться, что я тем самым избегну ситуации, в которую, как считали, я заключен. Но это ус­кользание иллюзорно, оно не более чем сон, после которого рано или поздно последует пробуждение. Для этого достаточно, чтобы объек­тивные принципы, ради которых я пытался забыть себя или отка­заться от самого себя, вдруг показались мне не вполне надежными, и тогда я окажусь в исходной ситуации. Другими словами, не в мире объектов, пусть и метафизических, я обрету надежное убежище, по­зволяющее освободиться от того промежуточного состояния, кото­рое наличествует в самом моем уделе. Если я не осмелюсь быть са­мим собой посредством акта решения и как бы спонтанной приостановки потока, то я обречен быть жертвой страха перед небы­тием. И тогда я не должен надеяться подняться до глобального взгля­да на реальность и посмотреть с вершины этой высшей обсервато­рии в глубины моего собственного бытия и судьбы. Конечно, речь не идет о том, чтобы отрицать возможность одновременно и объектив­ного, и прогрессирующего познания вселенной. Вещи, находящиеся в мире, в лоне которого я ищу ориентиры, предназначены для позна­ния, они должны быть познаны, будучи открытыми нашему позна­нию и даже в некоторой степени нашей технике, посредством кото­