Опыт конкретной философии

Марсель Габриэль

Теперь мы в состоянии дать себе отчет в том, что экзистенция вы­ступает некоторым образом как нечто эксцентрическое по отношению к миру. Имеется бытие, сутью которого является быть здесь (Dasein) и привести меня к его признанию, чтобы затем сделать с ним что-то, и именно из такого бытия, если так можно выразиться, состоит сама ткань мира. Напротив, экзистенции здесь нет, она не есть данность, хотя и не может быть от нее абстрагирована. Между миром и экзистенцией, между тем, что доступно познанию, и тем, что может лишь высвечи­ваться, между бытием как объектом и свободой, присущей экзистен­ции, пропасть не может быть заполнена, но лишь преодолена своего рода скачком (Sprung). Тем не менее в действительности контакт меж­ду этими двумя видами бытия (Seinsweisen) таков, что отличение од­ного от другого выступает как бесконечная задача, решение которой требует одновременно и познания бытия мира (des Weltseins), и высве­чивания экзистенции. Формулировки этого различия имеют всего лишь абстрактное значение (Bd. I. S. 17). Объективное бытие (механизм, жизнь, даже сознание) есть данность. Я же, как экзистенция, являюсь источником, но не бытия вообще, это так, а источником бытия для меня самого im Dasein. Бытие как устойчивая основа и бытие как свобода не образуют двух видов бытия, соединенных связью координации. Они взаимосвязаны,

но, строго говоря, несопоставимы между собой. «То, что во все времена есть или значимо, — говорит Ясперс, — это — объективность. А то, что рассеивается в одно мгновение и тем не ме­нее вечно, это — экзистенция. Одно существует только для субъекта, который его мыслит. Другое же, по правде говоря, никогда не является лишенным объекта, но как реальность существует лишь для экзистен­ции в коммуникации» (Bd. I. S. 18). Эта последняя фраза мне пред­ставляется особенно важной. Поскольку я соучаствую в экзистенции (это выражение несомненно шокировало бы Ясперса), постольку я могу ее мыслить, но вовсе не познавать, так как она ускользает любыми

177

способами от схватывания ее в объективном суждении. Если я ста­новлюсь на позицию мира (что совпадает с точкой зрения объектив­ности), то для меня становится невозможным даже понять, что такое экзистенция. Если же, напротив, я устраиваюсь внутри экзистенции, то всякий неэкзистенциальный элемент мира предстает для меня как утрата или как падение. Но моя ситуация помещает меня в точности между тем и другим, на границе мира и экзистенции. И отсюда про­истекает своего рода радикальная двусмысленность, характеризую­щая мою способность схватывать вещи. Я здесь сознательно упот­ребляю, насколько это возможно, неопределенный термин, который может, строго говоря, относиться и к мысли, а не только к познанию. Что во всяком случае надо видеть, так это то, что ни с какой стороны бытие не замыкается в нечто единое, которое, как я осмелюсь выра­зиться, было бы доступно парящему над ним уму. Если я мыслю бы­тие, то это всегда есть мышление такого-то определенного бытия или о таком-то бытии, и никогда о бытии вообще. Если я удостоверяюсь в возможной экзистенции, то это не значит, что я обладаю экзистенци­ей как объектом и моя удостоверенность относится не к экзистенции вообще, но лишь ко мне самому и к той конкретной экзистенции, что сообщается со мной, вступая в коммуникацию. Мы не можем заме­щать друг друга, как если бы мы были доступными для замены эк­земплярами или единицами. В глубине экзистенция есть знак, указы­вающий направление этой уверенности в себе и для себя, не несущий с собой ничего объективно значимого, ничего, что может быть узна­но или законным образом высказано о ней самой или о других.

В этих условиях мы должны признать, что сам смысл проблемы бытия, фиксируемой вопросом «что такое бытие?», зависит от того, кто его ставит. Для сознания вообще этот вопрос не имеет основопо­лагающего значения. Сознание как таковое рассыпается в многооб­разии определенного бытия, в таком или другом бытии. Впрочем, Ясперс скажет, что такое сознание признает разрыв (Zerrissenheit) между видами или способами бытия, но что он остается для него безразличным, потому что на пути, ведущем к объективному бытию, познание предполагает, пусть и не ставя о том вопроса, единство, которое это объективное бытие несет с собой, если оно даже и не признано (Bd. HI. S. 2). Лишь на уровне возможного существования (я не повторяю здесь того, что выше сказал о выражении «aus moglicher Existenz») рождается та страсть, которая порождает про­блему бытия в себе в акте, трансцендирующем любую объективность. Бытие как соотносимое с исследованием или доступное для него может быть только явлением, то есть обнаружением чего-то такого, что в теоретическом плане выступает как его основа. Поэтому мы должны признать в самих глубинах того бытия, которое является, непреодолимую двойственность, непреодолимую для сознания, ан­гажированного временем (Zeitdasein), между недостижимым в себе, или трансценденцией, не могущей быть помысленной как объектив­

178

ный субстрат, и бытием, в самом себе присутствующим в экзистен­ции, не являющейся эмпирическим сознанием (Bd. I. S. 20). Экзис­тенция и трансценденция взаимосвязаны друг с другом, будучи со­вершенно разнородными. Это соотношение раскрывается в эмпирическом сознании1. Таким образом, исследующее сознание ученого характеризуется господством идеи субстрата, в то время как философ схватывает бытие в явлении в зависимости от некоторого дешифрующего кода и в мышлении, зовущем к экзистенции...

С этой точки зрения принцип имманентности не является истин­ным, раз сознание понимается как объект исследования. Но он ока­зывается значимым там, где оно выступает для нас лишь как то, что приходит к обнаружению (zur Erscheinung kommt), то есть входит в сознание. Как только оно отстраняется от себя самого в качестве объекта исследования, приоткрывается и закрывается одновременно для сознания как то, что для самого исследования выступает в каче­стве бессознательного во всем множестве своих проявлений, так и то, что для экзистенции выступает в качестве трансцендирующего. Но это дополнение по отношению к сознанию необходимым обра­зом само присутствует в нем — для исследования оно выступает как теория бессознательного, а для экзистенции как шифр бытия — фор­ма в самой себе противоречивая и потому ускользающая. Впрочем, надо быть осторожным с экзистенциальным смыслом слова «обна­ружение» (Erscheinung) в противоположность к его объективному значению. Экзистенциально «обнаружение» есть осознание (ein Bewusstwerden) и объективация (objektiv gewordensein), в которой схватывается целое как бытие (Bd. I. S. 21). «Проявление сознания в качестве объекта исследования, — говорит Ясперс, — относится нами к субстрату, остающемуся для нас совершенно чуждым. Проявление же экзистенции относится нами к тому, чем мы исходно являемся, к тому уровню, где мы отвечаем за себя» (Ibidem). Первое из этих об­наружений выступает как универсальное для познания, второе про­является в экзистенциальной коммуникации. Это различие действи­тельно очень четкое. Является ли оно таким же по отношению к экзистенции и трансценденции? В этом пункте также имеется один существенный для мысли Ясперса момент, который следует выявить с максимальной четкостью. Как мне представляется, этот существен­ный момент состоит вот в чем: «Бытие в своей тотальности неисто­щимо и не может иссякнуть в тотальности того сущего, которое еще решает, есть ли оно и к кому оно принадлежит. Такое сущее само связано с таким бытием, которое есть не экзистенция, но ее транс­ценденция» (Bd. III. S. 2). Действительно, сам акт, посредством кото­рого я ищу бытие, несет с собой ограничения, исключающие саму

179

возможность его нахождения. Но, с другой стороны, если

мои поис­ки прерываются, то это все равно как если бы я сам перестал суще­ствовать. Следовательно, то, чего мне следует добиваться, это един­ства настоящего момента и поиска (Einheit von Gegenwart und Suchen). И лишь посредством «предвосхищения (Vorwegergreifen) того, что должно быть найдено, сам поиск возможен. Трансценденция должна присутствовать там, где я ее ищу» (Bd. III. S. 3). Способы осуществ­ления такого поиска, исходя из существования как возможности, суть пути к трансценденции. Их выявление составляет задачу философ­ской метафизики, и мы увидим, как Ясперс с особой силой подчер­кивает недостаточность любого бытия, не являющегося трансцендент­ным. Мы не можем смотреть на свободу как на нечто последнее (fiir das Letzte). Ведь она еще находится во времени, на том пути, на кото­ром еще осуществляется возможное существование. Она не есть бы-тие-в-себе. В трансценденции свобода прекращается, так как транс­ценденция не есть сфера решений. Здесь уже нет ни свободы, ни несвободы. Бытие как свобода — вот самый глубинный зов, адресо­ванный нам, так как то, чем мы являемся, еще зависит от нас и не есть бытие трансценденции. «Даже свобода, будучи предоставлен­ной самой себе, — говорит Ясперс, — обречена. И именно только в трансценденции, которая как таковая доступна лишь для самой себя, она ищет своего свершения... Во всяком случае преодоление самодо­статочности служит ей последним удовлетворением, которое ей мо­жет предоставить жизнь во времени» (Bd. III. S. 5).

Речь идет лишь о том, чтобы, когда придет момент углубить по­нимание того, что же такое трансценденция, не отступать назад к фи­лософии объективности, которая не смогла возвыситься даже до вос­приятия экзистенции и свободы.

Наконец, заметим, что именно в предельных, пограничных ситу­ациях*, в присутствии, например, смерти, страдания, греха, мы ви­дим таинственный переход от экзистенции к трансцендентному. И я процитирую здесь Ясперса, так как эти слова его существенны для понимания самых сильных сторон его позиции, а также для понима­ния той тесной связи, которая соединяет его с Хайдеггером. Речь идет об определении, пограничных ситуаций (Bd. П. S. 203). «Ситуации, как, например, ситуация нахождения в ситуациях, ситуация вклю­ченности всегда в определенные ситуации, ситуация, состоящая в том, что я не могу жить без борьбы и страдания, что неотвратимо прини­маю на себя ошибку или вину, что я должен умереть, — вот что я называю пограничными ситуациями. Они не превращаются друг в друга, но изменяются лишь в своем обнаружении. Отнесенные к на­шему уделу (Dasein), они выступают как определяющие. Мы не мо­жем бросить взгляд выше их. В рамках нашего удела мы не видим ничего за их пределами. Они подобны стене, о которую мы бьемся, на которую натыкаемся. Не в нашей власти их изменить, но мы мо­жем лишь их прояснить, не давая им при этом объяснения или же

180

выводя их из чего-то другого. Они неотторжимы от самого нашего удела».

Это подчеркивание роли пограничных ситуаций мне лично пред­ставляется сильной стороной философии Хайдеггера и Ясперса* в противовес идеализму, старающемуся их устранить, растворяя в сиро­пе из чистых отвлеченностей. Платой за такое подслащивание высту­пает полная утрата контакта с жизнью, с трагической реальностью человека, а также потрясающая неспособность не то чтобы дать от­вет на точно формулируемые проблемы нашего драматически напря­женного существования, но даже неспособность их понять и доста­вить тем, кто живет ими, поддержку понимающей симпатии, какой бы скромной она ни была.

II

Наше представление ситуации является существенным образом пространственным. Это — позиция, которую занимают одни вещи по отношению к другим в определенном топографическом порядке. Но если мы захотим определить, что же такое, собственно говоря, ситуация, то мы скажем, что это — реальность, интересующая субъек­та как Dasein, отмечающего при этом свои пределы и свое поле дея­тельности. Это — реальность, которая, будучи конкретной, не выс­тупает ни исключительно как физическая, ни исключительно как психическая, но одновременно как то и другое, и определяет для меня свои преимущества и свои неудобства, помогающие мне или же при­чиняющие мне затруднения, дающие мне шанс или отнимающие его у меня — или и те и другие сразу. В качестве Dasein, то есть в каче­стве существа, живущего эмпирически, я нахожусь в таких ситуаци­ях, в которых я действую и побуждаюсь к действию, не отдавая себе в них отчет иначе чем схематическим или частичным образом. Эти ситуации существуют, лишь трансформируясь, изменяясь, обновля­ясь, и я могу их в чем-то изменить, создав технически, юридически, психически новые ситуации. Эти ситуации связаны между собой, и научное исследование позволяет обнаружить такие связи и постичь их. Так как быть в эмпирии означает быть «в ситуации», то невоз­можно, причем абсолютно, выйти из одной ситуации, не войдя при этом в другую. Среди этих ситуаций пограничные, или предельные, ситуации — это те, которые в своей сути не изменяются, будучи спо­собными к изменению лишь модуса своего обнаружения. Поскольку они соотносятся с нашим эмпирическим бытием, постольку они вы­ступают как финал и предел. Они не позволяют, чтобы над ними гос­подствовал ум, который их рассматривает (uberschaubar), как мы об этом уже сказали. Скорее они сами выступают как стена, о которую мы ударяемся. Мы можем только их прояснить, но не объяснить, ис­ходя из чего-то другого, чем они сами, откуда бы они возникали как следствия дедукции.

181

Нужно сразу же заметить — и это замечание обнаружит свою глу­бокую значимость, — что пограничная ситуация не является ситуаци­ей для сознания вообще, поскольку такое сознание, раз оно познает или действует ради определенных целей, рассматривает подобную ситуацию исключительно объективно или же ее избегает, игнорирует, забывает. Эмпирическое существо, взятое как сознание, или не задева­ется пограничными ситуациями, или же затрагивается ими лишь очень глухо, смутно томимое чувством бессилия, которое оно с собой несет. В самом деле, я в качестве эмпирического существа могу только пы­таться избежать пограничной ситуации, заткнув уши, закрыв глаза, что­бы не испытывать шока. И это потому, что я не могу надеяться соста­вить план или произвести расчет, которые бы мне позволили ее избежать. Я могу на нее ответить лишь совершенно другой активнос­тью, которая превосходит плоскость Dasein, то есть данного эмпири­ческого бытия, становясь возможным существованием. Мы становимся сами собой, входя с открытыми глазами в пограничную ситуацию. Она доступна для познания только внешним образом, только поверхност­но. Но как реальность она может лишь быть пережита экзистенциаль­но. Отсюда вытекает формула, которую мы должны держать в уме: переживать пограничные ситуации и существовать — это одно и то же (Bd. II. S. 204). Здесь совершается своего рода скачок, посред­ством которого сознание сообщает себе реальность, актуальность или действительность, историческую полноту.