Оранжевое небо
Шрифт:
– Вся наша прекрасная интеллигенция ударилась в мистицизм, в поиски тайн потустороннего, вместо того, чтобы работать засучив рукава. К сожалению, в ней совершенно не развита эта естественная потребность.
– ...Я считаю естественной и необходимейшей потребностью человеческой природы - молитву...
– Англичанин или немец стыдится не работать, стыдится попусту болтать. Вместо конкретных идей, выраженных в чертежах и цифрах, мы обожаем рассуждать на отвлеченные, туманные темы, философствовать, плакаться по поводу...
– ...Мы - плененные звери, голосим, как умеем. Глухо заперты двери, мы открыть их не смеем...
– Сколько же можно предаваться болтовне, препираться по поводу будущего России, ровным счетом ничего не делая для этого будущего! Когда я их слушаю...
– ...Будь что будет, - все равно. Парки дряхлые, прядите жизни спутанные нити. Ты шуми, веретено...
– Будь моя воля, я бы чревовещателей этих прогнал сквозь строй или опустил в шахту на сутки, чтобы они прочухались и перестали каркать и молоть чепуху. Они же просто бредят наяву.
– ...Я мечтою ловил уходящие тени, уходящие тени погасшего дня. Я на башню всходил, и дрожали ступени, и дрожали ступени под ногой у меня...
– Но вы понимаете, слушают их и как слушают! Будто они и есть пророки.
– На Руси, знаете, кого только в пророки не возводили! Потому что всегда хватало зевак, которые готовы были их слушать. Работать неохота, так сидеть тоже скучно, а тут вроде и дело, и забава - стоять и слушать, разиня рот. А уж сейчас-то, когда никто не знает, что надо делать, чуть не каждый объявляет себя пророком. Раз потребность такая...
– ...Устремляя наши очи на бледнеющий восток, дети скорби, дети ночи, ждем, придет ли наш пророк. Мы неведомое чуем, и с надеждою в сердцах, умирая, мы тоскуем о несозданных мирах...
– Поверьте, все это не более, как паясничанье, игра.
– ...Я трагедии жизни претворю в грезо-фарс...
– Ну, слыхали? Какое отвратительное жеманство! В шахту их, в шахту всех! Среди всего этого словесного водопада я предпочту социал-демократов. Они хотя и не очень грамотны, но у них есть своя, ясная им цель.
– ...Весь мир насилья мы разроем до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим...
– Их разрушительной программе мы противопоставим свою, созидательную.
– ...Как мечтать хорошо вам в гамаке камышовом...
– Уф, уйдемте отсюда скорее.
...мечты сюрпризэрки над качалкой гризэрки... и ты, огневая стихия, безумствуй, сжигая меня, Россия, Россия, Россия, мессия... мрет в наши дни с голодухи рабочий... к фее в замок собрались мошки и букашки, перед этим напились... кровью народов залитые троны кровью мы наших врагов обагрим... и снова свет блеснет, чтоб стать добычей тьмы, и кто-то будет жить не так, как жили мы... никаких преград! Мы свободны и одиноки! С этим ужасом...
– Пожалуй, хватит. Надоело. Они начинают повторяться.
– Да, к сожалению, конец беседы уже не разобрать, очень много посторонних наложений. Но согласитесь, время далекое, сложное, и трудно было получить чистую запись.
– Не в этом дело. Вы уж извините, но сама беседа отдает фальшивкой.
– Это ваше субъективное восприятие, уверяю вас. Этот кадет, как я понял, несимпатичен вам, а я вот сейчас послушал его, и он оказался человеком думающим и дельным.
– Уж больно он самоуверен и категоричен.
– Это черта всех политиков. Иначе они не смогли бы действовать. Гамлетизм парализует волю. Запись же эта подлинная, не сомневайтесь. Может, вас смущает сама система записи, незнакомая вам? Но тогда иной, извините, не было.
– Нет, не в этом дело. Мне не понравился голос кадета. Даже не сам голос, а его интонация. Будто не он говорил, а бабка моя Мария Николаевна. Собеседник же его смахивал на парфюмера.
– А, понимаю, понимаю. Ваша бабка рассказывала вам о кадете, и у вас произошло наложение одного события на другое.
– Не знаю. Но больше я не хочу их слушать. Я хочу уйти.
– Идите. Но помните, вам придется пройти через ту комнату.
– О Господи! Неужели нет другого хода?
– Нет. Вы ведь должны пройти незамеченным. Не волнуйтесь же так. Прикройте глаза и идите вдоль стен, как я вас учил. Там всюду кнопки. Стоит нажать - и струя воды оттолкнет их назад.
Он открыл дверь, сделал шаг и сразу обессиленно застыл, уткнувшись в густой, тягучий смрад, заполнявший комнату плотной, осязаемой массой. Из кучи голых тел, валявшихся в беспорядке на полу, одно приподнялось и двинулось к нему. Из-под опущенных век он видел только нижнюю часть этого тела, и видел, что оно прекрасно. Он смотрел на дивный изгиб юных бедер, колыхавшихся все ближе и ближе и все бесстыднее приоткрывавших сокровенное. Он осознавал, что ему надо скорее бежать, не медля ни секунды. Но безудержное, неосмысленное бесстыдство этой красоты притягивало и властно звало к ответному бесстыдству, которое уже и не ощущалось как бесстыдство, а лишь как проявление естества.
"Нажми кнопку! Сию же минуту! Не поддавайся! И не поднимай глаз! Ни в коем случае не поднимай глаз!"
Бедра приблизились вплотную. Рука нащупала кнопку. И все-таки он поднял глаза. Конечно же, поднял! Струя воды хлестала в толстую, короткую шею, на которой сидело две циклопические головы, одна большая и вторая маленькая, приросшая сбоку.
В несколько прыжков он пересек комнату и выскользнул в знакомую щель. Тут силы оставили его, и он упал. Очнулся он в своей постели. Хотел встать, но не смог. Вызвал сестру.
– Что со мною? Почему у меня не двигаются руки-ноги?
– Лежите спокойно. Вам ввели анестезирующую жидкость. Вы сильно ушиблись. Понимаете, вы опять лазили на потолок.
Что за чушь! Сколько раз он им объяснял, что он туда не лазит! Где они видят следы, которые обязательно остались бы, если бы он туда залезал обычным способом? Туда, наверх, его притягивает посторонняя сила, под воздействием которой он оказывается тогда, когда задумывается над некоторыми вопросами. Например, почему оставляют в живых безнадежных идиотов? В них нет ничего людского и даже простейшие животные инстинкты у них либо не развиты, либо искажены. Разве курица будет валяться в собственном помете? И однако на рожденное от человека распространяется заповедь "не убий". А как же преступники, которым выносят смертный приговор?...