Орина дома и в Потусторонье
Шрифт:
— Моста нет! — приглядевшись, воскликнул дедушка Диомед, ребята вскочили чуть не в рост — и вправду: моста через Постолку не было… — Куда мост делся?! — орал конюх, а Крошечка вдруг разобрала в гвалте пустоши одно слово: «Partisanen!».
Она не знала, что услышал возница, но только он стал разворачивать коня, прочь, прочь — по стерне (там летом росла рожь, сейчас ее, конечно, убрали), вверх против течения реки. И вдруг из рогатого тумана, стадно наступавшего на них, раздалась автоматная очередь… Крошечка пискнула, упала на
— Н-но, Баско, родимой, давай, давай, Басурман! — орал дедушка Диомед, ставший в рост и нахлестывавший коня (которого до тех пор ни разу в жизни не стегнул) вынутой откуда-то вицей.
Когда Орина открыла глаза, они уже миновали высокий в этом месте берег и чуть не кувырком съехали к Постолке, которая и поверху, и с берегов придирчиво прикрывала свое серебряное тело белыми лохмами тумана. Крошечка, схватив библиотечную книгу, соскочила вслед за мальчиком и дедом на землю.
— Давайте вплавь, — закричал возница, торопливо освобождая Басурмана из упряжи, постромки перерезал, дугу скинул. — Плыви, Баско, домой, плыви, мой вечный конь…
— Ой, а я не умею плавать! — вскричала Орина, повернулась к Павлику: — А ты умеешь?
— Не знаю, — отвечал мальчик.
— И как же наша книга, — испугалась она, — и… и «дело»?
А Басурман, вздымая копыта, плещась, тяжело плыл к тому берегу. И тут из постолочного тумана выскользнула лодка, на веслах лицом к ним сидел мужик. Конюх, радостно вскрикнув, стал звать его:
— Язон, Язон, скорей к нам, вилы те в бок! Мы тута! — и, набирая полные валенки воды, побежал к лодке, ребята за ним.
Но лодочник вдруг высоко и угрожающе вздел весло и деловито спросил:
— А платить у вас есть чем? За так не повезу, не положено!
Дедушка Диомед, ухватившись за борт, так и замер с разинутым ртом, откуда вот-вот должна была выскочить первая партия ругательств, но Крошечка, стоявшая по пояс в воде, торопливо вынула из кармана платьишка пятак и протянула. Лодочник немедля схватил медную денежку, но спохватился и грозно спросил:
— А где золотой царский червонец?
— У географички во рту… — отвечала, вспомнив, Орина.
— Ну, поплывет она у меня… Без зубов останется! Ладно, — лодочник прикусил пятак, и, видать, удовлетворенный качеством меди, затащил в лодку девочку, которая держала над головой дорогую книжку; повернулся к остальным: «А у вас чего?» Но тут он увидел папку, которую успел закинуть в лодку Павлик и из которой выпала пара мертвых фотографий, поднял одну, приблизил к глазам и, кивнув: «Ладно, карточками возьму», — помог влезть и мальчику, и конюху. А из прибрежного тумана уже вырвалась спущенная с поводка овчарка и вплавь кинулась за ними, но получила страшный удар веслом по голове — и пошла ко дну; а лодка, рассекая водную гладь, стремительно направилась к левому берегу.
Правый берег полностью
Конюх снял валенки, вылил из них воду в речку и вновь надел. Челнок плыл, окутанный туманом, который с тяжким вздохом проходил сквозь сидящих, а родной берег все не приближался — как будто Постолка разлилась на километр.
— Видать, сильные дожди шли, пока мы болели? — осмелилась спросить Крошечка, но ей никто не ответил.
Дедушка Диомед молча сел за вторые весла и через какое-то время — видимо, смирив сердце, — поинтересовался у лодочника:
— А где ж твой брат — Харон?
Язон Хижняков пожал плечами:
— Брат на внутренних линиях не работает, только на внешних. А что касается оплаты… вижу, ты, Диомед, сильно разобиделся, так тут у нас нету своих или чужих: хочешь на тот берег — плати! Мне самому-то денег ведь не надоть: я — жоне, на мониста, али на платья. Вся медь — ей идет, она ведь у меня как вроде медная баба, одно слово: Медея!
— Знаю я твою бабу, — ворчливо говорил конюх. — Бедовая! Как зачнет плясать, так вся медь на ейной груди так ходуном и ходит! А вот скажи ты мне, куда мост-то наш подевался? Неужто снесло?
— Может, и снесло…
Крошечке казалось, что не про то взрослые говорят, совсем не про то, и она решилась вмешаться:
— Скажите, а что, пока мы болели… опять война… началась? И… и враг до Урала дошел?!
— Может, и началась, — флегматично отвечал Язон. — Может, и дошел… С этими вопросами — не ко мне. Мое дело: речное. Мое дело: переправа. А уж вы — там, по берегам — сами разбирайтесь!
Наперерез лодке выплыло из тумана бревно, и Язон, выругавшись: «Водяник тя забери!», едва умудрился предотвратить столкновение, резко взяв в сторону, причем лодка едва не хлебнула левым бортом воды. Бревно проплыло мимо, и Орина увидела, что верхом на нем, точно на коне, кто-то сидит, спустив ноги в воду: какой-то заросший мужик, — может, сплавщик? Мужик обернулся, проводил лодку долгим взглядом и нырнул в воду, отчего бревно подпрыгнуло.
— Кто это? — прошептала Крошечка, и опять никто ей не ответил.
Наконец лодка ткнулась носом в берег, ребята с дедушкой Диомедом выбрались на сушу, а Язон Хижняков на своем челноке вновь убрался в туман.
Конюх первым делом стал кликать своего конька — но, сколько ни звал, Басурман не появился.
— Да он уж, небось, дома, — бормотал, успокаивая себя, возничий. — Он не такой дурак, как этот гад Язон, язви его душу, смотрите, куда он нас завез: чуть не в Прокошево! Немудрено, что столько плыли… Теперь идти да идти!
Вышли на неровный тракт, проложенный лесовозами, уводящий от затуманенной Постолки, и, спотыкаясь через шаг (Павлик то и дело падал), выбрались на продольную дорогу.