Орина дома и в Потусторонье
Шрифт:
— Ой-ой-ой, — вздыхали бабы на магазинном крыльца. — Как же это — в лес не ходить?! Когда весь народ в лесу работает, а лес чуть не в крайних огородах начинается…
Пелагея Ефремовна в магазине скрепилась, смолчала, но только шагнула через свой порог, так и бухнула: дескать, Литва это, не иначе, завезла болезнь! Альгис твой постарался о прошлом годе: выпустил заразных клещей…
— Ой, мама, ты скажешь… — отмахнулась Лилька, читавшая свежий номер «Советского экрана».
— А откуда ж он взялся, этот… как его… энцевалит, сколь живем в лесу, никто и слыхом про такую болезнь не слыхал… И болеть не болели…
— Откуда мне знать…
— Я зато знаю: Лит-ва! С империалистами схлестнулась — и гадит, вот что.
А дяде Венке тем временем наконец-то выделили квартиру в Городе: по Боткинскому шоссе, которое мимо завода «Буммаш», где работал дядя, прямым ходом вело к усадьбе композитора Чайковского. Березняк, росший тут испокон веков, вырубили и ровными рядами выставили пятиэтажные дома.
— Будем в Черемушках жить, — хвалилась тетя Люция. — Вернее бы сказать, в Березняках. Эмилию в садик отдам, после в школу пойдет: с балкона ее видать, больша-я! И булочная рядом, ох, хорошо!
Миля тут же задрала свой кургузый носишко:
— А Илочка-то в садик не пойдет, а я-то пойду-у…
— Орина уж выросла из садика, она в школу зато пойдет, — опередила Крошечку Лилька, завидовавшая горожанке сестре иногда белой, а иной раз и черной завистью.
— А у нас-то балкон есть, а у вас-то нету-у!
На это ответить было совсем нечего.
В доме еще шли отделочные работы, но квартира была уже известна: на четвертом этаже, № 74; чета Яблоковых повезли дочку в Город, чтобы показать Миле место, где она скоро станет жить. Поехали кружным путем, через Агрыз, чтобы лишний раз и носа в лес не казать. Хотя еще на прошлой неделе намечали в этот день всей семьей пойти по грибы — энцефалитный клещ спутал все планы.
Орина загрустила, и Лилька произнесла загадочную фразу:
— Ничего, Крошечка, может, и мы с тобой куда-нибудь уедем. На край света.
Пелагея Ефремовна убралась в конюшню и там всплакнула, чтобы никто, кроме козы да овец, не увидал ее слабости. После прикрикнула на себя: «Не уехали еще, все здесь, заны-ыла, вор-рона бестолковая!» Подоила козу и принесла парного молока Оринке: дескать, пей-ко, а то вон кашляла вчера, как собака…
Крошечка вздохнула: сколько можно! Козье молоко и всегда припахивало, а в этот раз и совсем было противное. Попыталась отговориться:
— Горькое оно…
— Сама ты горькая, — парировала Пелагея Ефремовна.
— И розовое…
— Чего только не выдумает, чтобы не пить, поглядите-ко на нее: теперь молоко у ей розовое! — всплеснула руками Пелагея. — Да полезнее козьего молока ничего во всем свете нет! И не розовое оно — а желтое: это я медком его сдобрила. Копуша — вся в батюшко: тот приехал, сварила манку, так исти не стал — густая-де! Вишь, надо было варить ему, как младенцу — жидё-охонькую! И молоко — вечно скривится: пе-енка… Тьфу! Это у них, видать, вся порода такая: гребливая. Сказывал, что отец с войны матери его письмо прислал, дескать, речку форсировали, перебитого народу было — тьма-тьмущая, река текла кровавая, смешалась кровь наша и немецкая, жарища стояла, пить-то хочется, все пили, а он, де, не смог: побрезговал… Вот и эта — тоже… Вот так! Слава те господи! А то цедит сквозь зубы…
Орина поставила чашку на стол, бабушка же продолжала:
— И в армии Андрей твой не служил, это что — мужик?!
Лилька попыталась вступиться за бывшего мужа:
— У него зрение плохое, потому в армию и не взяли. И плоскостопие еще.
— Плоскосто-опие у него… Тем более не мужик! Давай-ка, Орина, еще кружку — чтоб уж никакая зараза… Вот я меду побольше положу, будет сладко!
Лилька тут вспомнила, как они, маленькие, с подружкой Шурой Александровой пошли за Постолку и наелись в пустоши волчьих ягод — красненькие ягодки-то, манящие, потом мать еле отпоила обеих козьим молоком. (Пелагея, как перебрались в Поселок, первым делом купила козу.)
— Вот, вот, — закивала бабушка. — Ой, не знаю, чего-то плохо сегодня Фроська доила-ась.
На следующий день, когда Пелагея Ефремовна вновь принялась потчевать внучку молоком, дескать, пей, пей, без разговоров, — вновь объявилась Каллиста, взобралась бабушке на закорки, обхватила ее за шею и принялась подзуживать:
— Правильно, бабушка, пускай пьет. Пускай бо-ольше пьет! Пей, Крошечка, пей, Хаврошечка! После косточки-то козочкины закопаем, вырастет из них яблонька, купец мимо поедет, захочет яблочка, ветки-то наклонятся, да некому будет яблочко сорвать…
Сана, почти не вникавший в бытовые подробности жизни своей подопечной, например, в то, чем люди изо дня в день питаются, — при последних словах мертвушки встрепенулся и выскользнул из запылившейся Купальщицы наружу. Заметался по кухне в поисках того, чем можно воспользоваться, чтоб… Подговорил плохо прислоненный к печке ухват… Кошка Мавра сидела на табуретке, выжидая момент, чтоб стянуть хлебушек, лежавший на краю стола… Ухват качнулся и ухнул — в сторону, но кошка, от неожиданности подскочив на локоть вверх, выбила фарфоровую кружку из рук Орины — кружка разбилась, молоко пролилось… Пелагея заругалась: «Японский городовой!», наклонилась поднимать рогатый ухват. А мертвушка, свалившись с ее спины в молочную лужу, запрыгала среди осколков на одной ножке и закричала:
— Все, Саночка, поздно — она ведь еще вчера этого молочка испила… Ой, что теперь бу-уде-ет! Небось козленочком станет… Если не хуже…
А Сана уже расшифровал формулу молока — не молоко это было: чистый яд! Кто-то отравил молоко! Но кто? И зачем? Ведь не Каллиста же — она не могла бы сделать это, как ни хотела. И при чем тут яд?! Ведь с самого начала речь шла о веретене… пускай даже иносказательно. Неужто кто-то из домашних решил отравить ребенка? В это уж никак нельзя было поверить…
Но размышлять было некогда, надо было хоть что-то предпринимать. Сана принялся внушать бабке Пелагее, чтоб она вызвала рвоту у внучки, но наткнулся на непреодолимый барьер: слишком глубоко было затвержено женщиной, что молоко — это жизнь, молоко и смерть были противопоставлены друг другу и никак не совмещались.
Он внимательно приглядывался к Ирине — но пока что не находил признаков отравления. А ведь по словам мертвушки и вчерашнее молоко тоже было отравлено! Как же так? И — кем?!