Орленев
Шрифт:
приятных аспектов его гастролерства. Со времен «Царя Федора»
все новые работы Орленева шумно обсуждались в газетах, у него
было много недоброжелателей, но даже те, кто плохо к нему от¬
носился, не проходили мимо его ролей. Теперь, в годы скитаний,
он сыграл гимназиста Алексея в пьесе Найденова «Дети Ваню¬
шина» и Актера в горьковском «На дне», и роли эти не вызвали
отклика, что, безотносительно к их удаче или неудаче, повергало
его
молчание; из всех форм непризнания он считал самой худшей —
безразличие.
Еще обидней было, что Горький и Найденов, с которыми он был
так хорошо знаком, не откликнулись на его игру в их пьесах. Чи¬
татель, вероятно, помнит, что по совету Орленева и ссылаясь на
него Найденов обратился к Суворину с предложением поставить
его пьесу; премьера состоялась в Петербурге в Театре Литератур¬
но-художественного общества в декабре 1901 года, на несколько
дней раньше, чем в Москве у Корша. С тех пор прошло три чет¬
верти века, и «Дети Ванюшина» все еще держатся в нашем ре¬
пертуаре. Но в сценической истории пьесы, в эстафете сменяю¬
щихся актерских поколений игра Орленева не оставила сколько-
нибудь заметного следа.
В мемуарах он ссылается на такую деталь. У автора в первом
действии Алексей Ванюшин за утренним чаем, убедившись, что
никто не подглядывает, вынимает из кармана карточку неизвест¬
ной зрителю женщины, долго ее рассматривает, целует и потом
достает из ранца (как никак он гимназист!) карандаш и, вполго¬
лоса декламируя, записывает на оборотной стороне карточки
стихи, возможно, заимствованные в каком-нибудь «Чтеце-декла-
маторе». Орленев для большей экспрессии играл эту сцену по-
другому — он срывал с руки манжет и на нем торопливо, как бы
импровизируя и боясь упустить вдохновение, записывал те же
альбомпые стишки как дань своему чувству4.
Согласитесь, что эта деталь, какой бы психологический смысл
Орлеиев ей пи придавал, в масштабе всей роли, я уже не говорю
пьесы,— второстепенного значения. Между тем в истории вражды
и распада семьи Ванюшиных он видел трагедию, затронувшую
целый слой русского общества. И не случайно во время амери¬
канской поездки 1905—1906 годов говорил, что цель его гастро¬
лей — познакомить зрителей в Соединенных Штатах с классиче¬
скими пьесами мирового репертуара, которые им неизвестны или
малоизвестны, однако, прежде чем играть мировую классику, его
труппа должна выступить в отечественных пьесах, чтобы «заслу¬
жить
играл «Детей Ванюшина», а потом «Привидения».
Искусство Найденова-психолога было близко Орленеву. Он
обратил внимание, например, на авторскую ремарку, относя¬
щуюся к Ванюшину-отцу: «В нем есть что-то подавляющее, гне¬
тущее, исключающее впечатление человека доброго и простого,
хотя этими качествами старик наделен природой в достаточной
степени». Иными словами, герой драмы не всегда таков, каким
кажется даже близким. По этому принципу многомерности Орле-
нев пытался построить и свою роль. Для этого ему надо было са¬
мому себе ответить — кто же такой Алексей Ванюшин, бунт ко¬
торого так связан с пороком. Чего хочет он, семнадцатилетний
юноша, ворующий деньги в отцовском доме, чтобы делать доро¬
гие подарки своей даме не очень строгих правил? Только удоволь¬
ствий? Нет, этот рано повзрослевший гимназист, своего рода хиппи
рубежа века, не соглашается жить по старозаветному закону куп¬
цов Ванюшиных, хотя и не бросает вызова обществу. Он ищет
свободы и спасения на стороне, уходит из семьи и, обосновавшись
в Петербурге в кругу студенческой молодежи, готовит себя к бу¬
дущему. К сожалению, эта обнадеживающая перемена происхо¬
дит за сценой, и зритель узнает о судьбе Алексея из его письма
к родным. Можно ему верить, а можно и не верить. . .
Сильный в изображении кризиса и неблагополучия старого
купеческого быта, Найденов для своего протестующего героя из¬
брал спасительную недомолвку. Орленев не стал ее расшифровы¬
вать, ему казалось, что в этом случае недоговоренность лучше
всякой тенденции. Иначе можно сфальшивить или слукавить.
И, пе меняя сочувственного отношения ко всей пьесе в целом, он
остался холоден к своей роли, в которой ие нашел новой художе¬
ственной задачи, способной зажечь его фантазию. Он выбрал уже
готовую и не раз служившую ему еще в коршевские времена мо¬
дель неврастеника-гимназиста — правда, с некоторой ретушью:
меньше болезненности, больше непринужденности. В черповых
вариантах мемуаров Орленева есть признание, касающееся луч¬
ших его ролей: «Я рассекал свою душу, но зато рассекал и душу
публики»6. Ничего похожего в «Детях Ванюшина» не произошло.
И у Орленева возникла мысль: не сыграть ли ему старика Ваню¬
шина, роль вне его данных, но, может быть, именно потому она